— Сестра Филди? — прочел я на бейдже. — Я Кристобальд Фогель. А это Бруно Штайн.
Она подняла глаза, и я невольно вздрогнул. Через все лицо — от изломанной, словно удивленно приподнятой правой брови до мочки левого уха — тянулся розоватый шрам. Поймав мой взгляд, сестра залилась пунцовым румянцем, отчего шрам стал еще заметнее.
— Прекрасно, я отмечу вас в списке, — пробормотала она, уткнувшись в бумаги. Я отошел, сгорая от стыда.
Когда набралось человек пятнадцать, сестра Филди повела нас через лабиринт анфилад, переходов и лестниц. Я даже не пытался запомнить путь — все равно в тусклом свете фонаря видно было не дальше, чем на пять шагов. Больше половины кроватей в спальне были уже заняты. Кое-как отыскав свободную койку, я рухнул, даже не сняв кеды, и сразу же провалился в сон.
Понедельник начинается в субботу, это значит: нет праздника в нашей жизни, будни переходят снова в будни, серое остается серым, тусклое — тусклым…
Аркадий и Борис Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу»
Казалось, я проспал всего пару минут — возможно, так и было на самом деле — как раздался оглушительный трезвон. Я с трудом разлепил глаза. В предрассветных сумерках очертания предметов выглядели зыбкими, ускользающими. Я никак не мог сообразить, где я и как здесь очутился, да и вообще — наяву все это или во сне. Вокруг на кроватях с таким же обескураженным видом озирались парни — всклокоченные, заспанные, сердитые. Трезвон прекратился так же внезапно, как и начался. Металлический голос, лишенный интонаций, произнес:
— Доброе утро. Сегодня шестнадцатое июня, вторник. Точное время — пять часов тридцать одна минута. Через пятнадцать минут все пациенты должны собраться в холле главного корпуса. Хорошего дня.
В ушах все еще звенело. Я сунул голову под подушку, надеясь выгадать хотя бы пару минут.
— Смотрите, смотрите — я летаю, — заорал кто-то совсем рядом.
Я приоткрыл один глаз — худой пацаненок лет десяти с копной черных кудрей скакал на кровати, пытаясь разглядеть что-то в высоко прорубленном окне.
— А ну-ка, пусти, мелкий, — тот рыжий парень, за которым я плелся вчера, влез на кровать и тоже подпрыгнул так, что пружины жалобно взвизгнули. Это стало сигналом к всеобщему помешательству: все стали скакать и бросаться подушками.
Хотя нет, не все. Незнакомые мальчишки — видимо, из стареньких тут, в клинике — безучастно сидели на своих идеально заправленных кроватях, сложив ладони на коленях. На них были одинаковые бирюзовые пижамы, а головы обриты наголо. Когда я встретился взглядом с одним из них и весело бросил: «Привет!», он только испуганно заморгал.