— Что это? — едва слышно пролепетал Йен, худой светловолосый парнишка.
На грубом лице поварихи на миг отразилось изумление, как если бы с ней вдруг заговорил стул или одна из ее закопченных кастрюль. Затем ее глаза просветлели. — А-а-а, так это ж новенькие. Вечно с ними забот полон рот. — Нависнув над Йеном мощным торсом, так что бедняга испуганно вжался в скамью, она сказала ему в самое ухо, четко проговаривая каждое слово, как если бы он плохо слышал или был слабоумным. — Это еда. Суп. Ешь! — Но, видимо, у нее по-прежнему не было полной уверенности, что до него дошел смысл сказанного, поэтому она покрутила рукой, показывая, как нужно зачерпывать похлебку ложкой и отправлять ее в рот. — Вы бы объяснили им, милочка, правила поведения в обеденном зале, — сварливо сказала она сестре Филди. — Хорошо еще, старшая сестра не видела этого безобразия, иначе…
— Иначе что? — готов поклясться, мадам Фавр возникла за ее спиной буквально из ниоткуда, как будто выкристаллизовалась из воздуха. — У вас, кажется, слишком много свободного времени, Катарина, раз вы можете себе позволить отвлекаться на пустую болтовню?
— Нет, мадам! Что вы, мадам! Я только…
— Катарина, дети ждут обед, — ледяным тоном произнесла мадам Фавр.
— Конечно, мадам! Я мигом! — и повариха стала спешно разливать похлебку по металлическим мискам. Я видел, что от пара, поднимающегося над кастрюлями с варевом, по ее раскрасневшемуся лицу сбегают капли пота, и молился, чтобы одна из них не упала в мою тарелку.
— Сестра Филди, второе нарекание за сегодняшний день. Я разочарована, — отчеканила старшая сестра и ушла, не дожидаясь, пока пунцовая от стыда сестра Филди пролепечет хоть слово в свое оправдание.
Передо мной опустилась тарелка с дымящейся жижей бурого цвета. От запаха с души воротило. Я вяло помешал ложкой. Есть расхотелось. Свой кусок хлеба я умял давно — сразу же, как оказался за столом. Но стоило мне приподняться со скамьи, как сестра Филди сделала страшное лицо и свистящим шепотом сказала:
— Не двигайтесь с места! Все должны встать из-за стола одновременно.
Я оглянулся по сторонам — неужели кто-то готов есть эту бурду? Все наши обреченно ковырялись в своих тарелках, а старенькие, обритые наголо, ели механически, словно закидывали уголь в топку. Наконец, с обедом было покончено. После наспех прожеванного кусочка хлеба чувство голода совсем не притупилось, зато вся одежда пропахла тошнотворным запахом варева — казалось, он въелся даже в кожу.
Потом мы снова шоркали брусчатку — ожесточенно, словно вымещая на ней все обиды и разочарование. Покрытые мыльной пеной щетки то и дело норовили выскользнуть из рук, как живые, так что костяшки пальцев у всех были содраны в лохмотья. Сестру Филди срочно вызвали в административный корпус, и за тем, как мы справляемся с трудовой повинностью, следил хмурый Вагнер. Он не удостоил нас ни единым словом, но иногда, когда ему казалось, что кто-то недостаточно старается, он молча отвешивал пинка. И это окончательно убедило в том, что с пациентами в элитной швейцарской клинике Шварцвальд не церемонятся.