Я с Толей оказался в Чистопольской тюрьме, где меня держали почти постоянно, но и его за «нарушение режима содержания» перевели из Пермского лагеря. Случилось так, что мы одновременно начали (по разным причинам) голодовку и втроем (с Валерием Яниным) оказались в камере для голодающих. Именно тогда в насильственно вливаемое искусственное питание (с двадцать пятого, кажется, дня голодовки) нас отравили, прибавленными туда, нейролептиками — у всех троих поднялась температура до сорока двух градусов, начались судороги, невыносимые головные боли. Толя, как врач, сразу понял, что одинаковые симптомы у совершенно разных по возрасту и состоянию здоровья людей, могут быть вызваны только медикаментозным отравлением. Кое-как оправившись, но не прекратив голодовку, мы начали писать, естественно, безрезультатные жалобы в прокуратуру. То есть я точно знал, как голодает Корягин и как с ним борется администрация.
К тому же в «Гласности» работал Андрей Шилков, я постоянно виделся с отцом Глебом Якуниным — оба были с Волохонским в зоне и хорошо понимали, кто он такой. Волохонский сумел собрать подписи мало-мальски известных человек пятнадцати, которым лестно было участвовать в таком серьезном деле (кажется, и братьев Подрабинеков) в Нобелевский комитет в Осло о том, что Корягин — самозванец и не достоин премии. Думаю, что не выделение второй премии в Россию не было заслугой Волохонского, хоть он и похвалялся — «я лишил Корягина Нобелевской премии». Хоть КГБ задействовало здесь не одного Волохонского, все это было отвратительно в высшей степени. Я написал и об этом в «Гласности» все, что думал. Волохонский мне ответил в «Самиздате», не ожидая, что мы поместим и его ответ. Но мы и это сделали — с комментариями, конечно. Потом имя Волохонского упоминалось и он был даже задержан в связи с убийством Старовойтовой — трое суток он со своей приятельницей Корзинкиной дежурил около дома Галины Васильевны, якобы охраняя каких-то бездомных собак. Более похоже было на то, хотя и не было доказано, что он должен был подавать знаки убийцам, а трое суток ему пришлось дежурить, поскольку Галина Васильевна часто в последний момент меняла свои планы.
Впрочем, в восемьдесят седьмом и даже в восемьдесят восьмом году еще никого не убивали и даже новых арестов почти не было, но начавшиеся освобождения политзаключенных очень напоминало условия ссылки или высылки. Статья в «Гласности» Андрея Миронова так и называлась «Освобождение или перемена статьи?».
Конечно, и мои статьи о Волохонском при всей популярности и даже влиятельности тогда «Гласности» мало, что могли изменить.