Перечеркивать свои судьбы, опиравшиеся на демократическое движение России, они, конечно, имели право, но при этом, как очевидность перечеркивалось и все, совсем немалое, чего смогло добиться демократическое движение в целом в России, пока оно существовало в своем совсем немалом влиянии и на президента и на Верховный Совет. Хотя оно, конечно, никогда не было у власти в России, как любили сперва утверждать эти же диссиденты («мы победили!»). Косвенно перечеркивались судебная реформа, запрет введенный еще в 1990 году Советом Конституционного надзора (и тут же отмененный Ельциным в декабре 1991 года) на использование в государственной практике любых неопубликованных указов и инструкций (парализовавший легальную деятельность КГБ), создание «самиздата» — демократической печати по всей стране и никогда уже не реализованный, но вполне приличный на бумаге «Закон о печати» и многое, многое другое. Это единодушное мнение правозащитников о том, что они никогда ничего не стоили и на что не были способны, оскорбляло меня больше, чем клеветническая статья о конференции фонда «Гласность».
14. Конец фонда «Гласность».
Но работу «Гласности» надо было прекращать. Для этого было много причин, но главной была одна — мы семнадцать лет боролись не жалея ни здоровья, ни жизни с самой зловещей силой, которую создала в своей истории Россия — Комитетом государственной безопасности, предсказали его приход к власти, устояли до той поры, когда выяснилось, что к управлению страной эта уголовная организация не способна, но больше уже ничего не могли сделать. Начиналась новое время: правление России уже разложившимся (как коммунистическое руководство до этого) трупом этой структуры, который, однако, вполне еще был способен просидеть на троне, как давно умерший китайский император, еще лет двадцать — заражая и без того вымирающую и отравленную страну все новыми дозами своего трупного яда. Ничего сделать мы уже не могли. Вероятно, мы плохо работали, если в отличие от других все понимая, допустили всю эту катастрофу в России, но все определялось не только силой противника, но и нашими весьма скромными способностями и возможностями. Делать вид, что я еще что-то могу, реально кому-то помогаю — то есть обманывать окружающих мне было противно.
Когда-то, в восемьдесят третьем году, после моего второго ареста один из пяти моих следователей спросил меня с неподдельным интересом:
— Сергей Иванович, зачем вам все это нужно — выпускать какой-то бюллетень, защищать людей, озлобленных на власть? У вас же все есть — я знаю, что вы гораздо богаче меня. Если бы хотели, продолжали бы печататься, да и остальную часть семейной коллекции мы бы вам вернули. А так была одна тюрьма, теперь будет вторая…