Доктор Сима Букер оказалась высокой молодой женщиной с красивой фигурой — она вполне могла бы работать манекенщицей, если бы не лицо. Лицо у женщины было не просто некрасивым, но даже уродливым, смотреть Симе Букер в глаза было мучением. Беркович преодолел желание отвести взгляд в сторону и сказал любезно:
— Садитесь, Сима. Я бы хотел услышать от вас, почему ваш пациент оказался в три часа ночи не в постели. И где сами вы были в это время?
— Вы считаете, что я могла перерезать Реувену горло? — спокойно спросила Сима. — Да, физически могла, но я спала внизу и ничего не слышала, пока Штайн не поднял шума. У меня есть два свидетеля — другие врачи тоже находились в этой же комнате.
— Я вас не обвиняю, — покачал головой Беркович.
— Что до Реувена, — продолжала Сима, — но он считался совершенно не опасным и мог ходить по коридорам в любое время.
— У него ведь был нож — тот самый, которым его…
— Да, он не мог прожить без ножа — этим ножом он резал свои деревяшки. Но Реувен никогда не поднял бы руку на человека. Никогда!
— Он и не поднял. Это убийца отобрал у него нож и… Кстати, получается, что Реувен держал нож в руке, когда его заметил убийца. Это не согласуется с тем, что, по вашим словам, Пундак не мог…
— Не мог! — воскликнула Сима. — А нож в руке он держал по вполне понятной причине: резал деревяшку.
— Шел за человеком, который хотел взять наркотики, и на ходу резал деревяшку?
— Вам это кажется странным? Но ведь Реувен был болен… Это одна из фобий… Впрочем, медицинское название вам ничего не скажет. Я думаю, что, увидев человека, который открывал дверь в ту комнату, Реувен машинально изобразил его на память. Он ведь держал деревяшку в руке, когда его…
— Да, — кивнул Беркович. — В левой руке у него был кусочек дерева. И в карманах несколько кусочков. Простите, Сима, как понимать ваши слова: «Увидев человека, Реувен машинально изобразил его на память»?
— Но он действительно это сделал!
— Не понимаю, — нахмурился сержант. — В руке у Пундака был кусок дерева.
— Да, — вздохнула Сима. — Для нас с вами это просто кусок дерева. Для Реувена — скульптурный портрет. Руки у него не могли справиться с ножом, как прежде. Но он пытался. Он говорил, что теперь изображает не внешнюю сторону предмета, а его внутренний мир, его сущность. Внешне это может быть кусочек дерева, но суть у этого кусочка — моя, ваша, любого, кого он хотел изобразить. Он смотрел на вас, отрезал от дерева кусок, и это были вы — для него, конечно, вы-то сами вряд ли отличили бы один кусок дерева от другого…
— Любопытно, — протянул Беркович. — И что же, все куски, что были у Пундака в кармане, изображали для него кого-то конкретно?