-- Можно ли теперь радоваться?
Пусть позовет и, может быть, даже покажет огненный Лик, тогда я сам загорюсь и Ему покажу свой возмущенный лик и скажу:
Отойди от меня. Сатана! Единственный и настоящий Бог живет в сердце моей возлюбленной, и от Него я никуда не пойду.
Отступление
"-- Вы меня любите?
-- Люблю. Вы верите?
-- Верю. Но я вас не люблю.
-- Как же быть?
-- Мы люди подходящие, и я знаю, что могу быть вам бесконечным источником, неисчерпаемым...
Мы переходили с ней в это время Москву-реку по Каменному мосту.
-- Да, конечно,-- попробовал я отшутиться, сам не понимая еще, шутит она или всерьез говорит,-- конечно, эта река текла и при Грозном, и какие-то мамонты дочеловеческие к ней приходили напиться...
Она отклонила шутку и строго мне ответила:
-- Но вы для меня можете исчерпаться!
-- Интересом ко мне как к писателю?
-- Нет! -- я в человеке не уверена: вы слишком писатель... Олег был тоже такой: он стремился тоже по прямой, а жизнь наша круглая. Вы напрасно думаете, что ваша линия кривая,-- вы обманываете себя.
-- Что же делать?
-- Если любите -- берите какая есть: рискните.
-- А вы?
Я тоже рискну".
"7 марта. Я при Павловне сказал Р. В-чу, что взято три билета на концерт, а если он не пойдет, мы пойдем вдвоем. Павловна вдруг накинулась на меня: "Знаю, знаю, не погуляешь, все разрушу и ляпну в самое место!"
Р. В. был изумлен:
-- В шестьдесят лет? Это нервы!
После Р. В. нападение возобновилось. И тут я выказал неизвестную самому в себе твердость. Я сказал: мои условия -- до гроба к ней мое внимание и благодарность, а если у меня будет связь -- я откроюсь.
Чувствую, как потупел в своем чувстве жалости к людям: я слишком много жалел..."
"8 марта. Если бы она любила меня просто и как надо -- чего бы ей стоило, увидев меня смущенным, сказать: "Затворите дверь",-- а потом: "Ну что с вами, милый?"
Она же холодными изучающими презирающими глазами смотрела на меня, и нарочно заставляла пугаться, и нарочно мучила. Это жестокость, а не любовь... И если ей отдаться, как "подходящей", возможно, и полюбит, но, возможно, меня, старика, просто замучит".
Если б он мог подозревать тогда, с какой дрожью в сердце я дожидалась к назначенному часу его приезда, замерев в неподвижности на диване в его кабинете. Он вошел, мне показалось, смущенный...
Как желала я от него простого движения,вошел бы, закрыл дверь, стал бы рядом на колени, обнял, сказал: "Ну что с тобой, милая?"
А он: "изучающими презирающими глазами..."
"Нам обоим до смерти хочется любить, и от этого мы ужасно спешим и "выпрыгиваем", как рыба из воды. Я это во всем чувствую, ее "не люблю" понимаю как последнее сопротивление разума. Избежать этого я считаю преступлением против жизни. Эта наша связь должна стать связью с землей, Л. должна почувствовать примирение с тварью, и милость, и страстную радость милующего внимания. Этот священный момент (мы должны сделать, чтоб он был священным), при условии полнейшего разгрома моего быта, из-за спешки может не только не сделаться священным, а изуродовать все наше чувство. Вот почему "отсрочка" сейчас необходима, и самое лучшее, если она будет проведена в деловой работе дружной. Кроме того, надо работать над созданием возможности жить вместе без помех. Ум же должен сказаться в ритме: не надо спешить, но не надо и зевать.