Эта женщина небрежно отнеслась к церковной службе. Три «Аве Мария».
Следующая разговаривала с принявшей постриг монахиней. Только две «Аве Мария» – наверняка любимица.
Была одна, нарушившая тишину. Три «Отче наш» и нотация.
Другая призналась, что оставила еду на тарелке. Да, три «Глории» на коленях за чешуйки, оставленные на хребте селедки.
А вот эта новициатка была чересчур сдержанной во время отдыха. Эта ошибка относилась и к Люси – ей было никак не выдавить из себя звонкий смех и щебетание, свидетельство чистого сердца.
Но ах! Ей не следует так думать – это несправедливо, неправильно и противоречит святому уставу! Она взглянула на следующую послушницу, преклонившую колени. Эта была Маргарита, которая пролила воду на пол в коридоре. Здесь нотация была долгой. В минувшем году на покрытие пола лаком было потрачено двадцать франков. А вода портит лак.
Экзекуция шла своим чередом. Каждой женщине было в чем покаяться – ужасным грехом против смирения были бы клятвенные заверения в собственной невинности: какая самонадеянность! Кроме того, устав предписывал доносить на ближнего, так что разумнее было донести на самого себя. Все же, если признать эти промахи, перемножить их и усилить, они весили бы как перышко на чаше весов. Все это бессмысленно и непостижимо – какая-то детская игра в фанты! Как! Она снова думает об этом? Люси в смятении нахмурила лоб, стала кусать губы, а потом про себя произнесла молитву. Неудивительно, что она боится «покаяния» – ведь оно склоняет ее к подобным дурным мыслям. Она должна – обязана перебороть это грешное упрямство своего духа и покорно подчиниться Божьей воле.
Скоро наступит ее очередь. Рядом с ней беспокойно задвигалась Вильгельмина, полное лицо которой выражало тревогу. Приоткрыв рот и зачарованно уставившись на Мари-Эммануэль, она, казалось, была во власти мрачного предчувствия, как миролюбивая корова, которой угрожает ужасное бедствие. Упав на колени, она с трудом проговорила:
– В праведном смирении каюсь во всех ошибках, которые совершила против устава, в особенности… в особенности… – Запнувшись, она сильно смутилась, потом ее полная грудь заколыхалась, она сглотнула и с запинкой произнесла: – Я ничего не могла с этим поделать… сегодня утром я разбила свой кувшин.
Воцарилась неловкая тишина.
– Почему ты мне не сказала? – спросила Мари-Эммануэль.
Широко открыв рот и с глупым видом ворочая головой, Вильгельмина смущенно заморгала.
– Ты ведь знаешь, что все разбитые предметы нужно относить вниз и складывать на приставном столике в трапезной, – более резким тоном сказала наставница.