– Кажется, ее звали Вайолет, ту женщину, что жила здесь, – сказала я брату, когда мы взошли на крыльцо, припоминая рассказы об этом доме, которые я много лет назад слышала от наших старых соседей-финнов. Передняя дверь в нем никогда не была заперта – так было и сейчас. Мы толкнули ее и вошли внутрь, осторожно переступая через те места, где половицы в полу провалились. Как ни удивительно, по всему дому были разбросаны те же предметы, что и десять лет назад, вот только теперь они еще сильнее обветшали. Я подобрала с пола пожелтевший журнал и увидела, что он опубликован Коммунистической партией Миннесоты и датирован октябрем 1920 года. Обколотая по краям чайная чашка с рисунком из розовых розочек лежала на боку, и я наклонилась, чтобы поставить ее ровно. Домик был такой крохотный, что требовалось всего несколько шагов, чтобы оглядеть его целиком. Я подошла к задней стене и приблизилась к деревянной двери, косо висевшей на одной петле; в ее верхней половине до сих пор сохранилось нетронутое прозрачное стекло.
Мы действительно казались счастливыми. Точно так же, как после смерти мамы казалось, что я отлично справляюсь со своими чувствами. У скорби нет лица.
– Не прикасайся к нему, – прошептал Лейф. – Если разобьется – плохая примета.
Мы осторожно пробрались мимо двери в кухню. В ее стенах зияли отверстия и дыры, гигантское черное пятно осталось там, где некогда стояла плита. В углу притулился маленький деревянный столик, где-то потерявший одну ножку.
– Не хочешь вырезать на нем свое имя? – спросила я, указывая на стол, и голос мой внезапно окреп от нахлынувших эмоций.
– Не надо, – попросил Лейф, хватая меня за плечи и сильно встряхивая. – Просто забудь об этом, Шерил. Это реальность. А реальность – это то, что мы должны принимать, нравится она нам или нет.
Я кивнула, и он отпустил меня. Мы стояли бок о бок, глядя из окон в сад. Там стоял полуразвалившийся сарай, некогда служивший баней, и большая лохань для стирки, теперь заросшая сорняками и мхом. За ними простиралось широкое болотистое поле, которое в отдалении уступало место небольшой березовой рощице. А дальше, за ней, начиналось настоящее болото, о существовании которого мы знали, но его не было видно.
– Конечно, я не стал бы ничего вырезать на этом столе, и ты бы не стала, – через некоторое время проговорил Лейф, поворачиваясь ко мне. – И знаешь, почему? – спросил он.
Я покачала головой, хотя ответ был мне известен.
– Потому что нас воспитывала наша мама.
Я вышла из своего лагеря на вырубке с первыми лучами солнца и все утро не видела ни одного человека. А к полудню уже не видела даже МТХ. Я потеряла тропу среди вывалов леса и временных дорог, которые пересекались во всех направлениях и со временем стерли тропу с лица земли. Поначалу я не так уж сильно тревожилась, полагая, что дорога, по которой я иду, где-нибудь непременно вырулит к такому месту, где снова пересечет тропу, но этого не случилось. Я вытащила из рюкзака карту и компас и попыталась сориентироваться. Именно что попыталась – мои навыки в ориентировании по-прежнему оставались ненадежными. Я пошла по другой дороге, но она лишь привела меня к третьей. А третья – к четвертой, пока я уже не могла ясно вспомнить, по которой из них я шла вначале.