У Никифора Шолуденко две гранаты. Он бросает их на звук выстрелов. Фашисты умолкают.
Капитан хочет укрепить знамя на полуразрушенной стене, но короткая очередь уцелевшего фашиста ранит его. Шолуденко хватается за стену, чтобы не упасть. Знамя не выпускает из рук, пока его не подхватывают товарищи.
15
Ночью, воспользовавшись небольшой передышкой, я решил заглянуть на улицу имени Гали Тимофеевой. Маляров, чуткий, отзывчивый товарищ, поддержал меня. Он знает, что с августа сорок первого я не имел никаких известий о семье.
— Не терзай себя, поезжай, — сказал он.
И вот я еду по темной, замершей улице. Окна и двери домов заколочены крест-накрест досками, горбылем.
Трехэтажное каменное здание, опоясанное высокой железной оградой. В нем был детский садик. Я любил, бывало, постоять здесь, понаблюдать озабоченную суетню малышей в белых панамках. Теперь ворота сорваны, дом стоит без крыши, великолепные каштаны, росшие во дворе, срезаны.
Чем ближе к своему дому, тем учащеннее бьется сердце. Хочется быстрее попасть туда, и в то же время боюсь, не случилось ли с родными беды.
— Прибыли, — бросаю через плечо Борисову и выскакиваю из машины.
Калитка заперта изнутри. Не хочется подымать шум, поэтому с помощью ординарца забираюсь на шаткий забор и прыгаю вниз.
— Осторожно, — предупреждаю его, — тут должен быть злой волкодав.
Но собаки нет. Во дворе мертвая тишина. Подбегаю к знакомому парадному. Под ногами хрустит битое стекло.
Три ступеньки ведут в мою квартиру. Перевожу дыхание и тихо стучу в дверь — никто не отзывается. Нажимаю на нее плечом — не поддается.
Борисов, в прошлом разведчик, трогает меня за рукав и тихо шепчет:
— Тс-с. Больше не стучите.
Мы оба напрягаем слух, чтобы уловить хотя бы один звук.
— Ясно, — говорю. — Их нет. Наверное, угнали в Германию.
— Это легко установить, — заявляет Сергей. — Разрешите, я открою квартиру…
Он недолго ковыряется в замочной скважине. А мне кажется, что нарочно играет на моих нервах.
— Ну скоро ты? — подгоняю его. — Возишься целый час.
— Готово.
Входим в переднюю. Снопик света электрического фонаря вырывает из темноты небольшой круг. На вешалке одежды нет. Только цветистый пояс от ситцевого платья. Меня захлестывает радость. Это пояс жены.
Раньше здесь, на вешалке, я оставлял рабочую танкистскую куртку. Ее любил надевать сын Володя. Жена каждый раз бранила его, опасаясь, что испачкается.
На полу валяется кусок затоптанной газеты. Подымаю его, стираю грязь и читаю попавшийся на глаза абзац: «Колхозники с/х артели имени Петровского обязались собрать со всей посевной площади по…»