На новом посту заместителя командира корпуса мне пришлось поработать недолго.
Спустившись с гор и прорвав оборонительные рубежи врага, советские танки вышли на Венгерскую равнину. Я стою на высотке вблизи населенного пункта Турды и слежу за движением частей. Как всегда, первой идет 20-я гвардейская. Гляжу на стремительный бег машин, и мне почему-то вдруг становится грустно-грустно.
Замыкающая машина на минуту останавливается, поднимается люк, выглядывает Шашло. Он поворачивает голову в мою сторону, машет рукой и кричит:
— Степан Федорович, давай встретимся в Будапеште. Идет?
— Договорились, — тоже машу ему рукой. — Привет Хромову Дмитрию Васильевичу!
Артиллерия противника усилила огонь. Снаряды падают больше в стороне. Но один, видимо, попал на дорогу. Впереди образовалась пробка. Я было кинулся туда, но рядом раздался сильный треск, и я упал. Превозмогая боль, поднялся и, еще сознавая все, увидел, что левая рука у меня перебита, болтается в рукаве, как чужая. Правой рукой схватил левую, чтобы остановить кровь, шагнул и снова упал: ноги были перебиты…
С тех пор прошло много лет. И я всегда вспоминаю добрым словом румынского профессора, который делал мне операцию. Он вошел в палату стремительным шагом. Осмотрел мои раны и что-то сказал стоявшему позади него юноше. Тот перевел мне:
— У вас началась газовая гангрена. Профессор находит, что нужна немедленная операция.
— То есть надо отнять руку? — решил я уточнить.
Молодой румын передал мой вопрос профессору. Хирург посмотрел мне прямо в глаза и утвердительно кивнул головой.
— Я согласен.
Профессор еще что-то сказал.
— Он благодарит русского офицера за доверие, — перевел юноша. — Говорит, что сделает все, чтобы операция была удачной. Это не только его прямой долг хирурга, но прежде всего долг румына перед советским человеком…
После операции я проспал беспробудным сном с полудня до утра. Когда открыл глаза, подле моей койки увидел профессора. У него был очень усталый вид. Хирург улыбнулся мне, пожал здоровую руку, лежавшую поверх одеяла.
Из Румынии меня на самолете отправили в Москву. Остановка в Киеве.
На аэродроме уже ждали жена и дети. Я видел напряженное состояние родных. Их душили слезы. Но они держались, не хотели, чтобы я чувствовал это.
— Папа, я буду танкистом, — заявил старший сын.
Младший подхватил:
— И я тоже.
Я улыбнулся жене:
— Что на это скажет Галина Андреевна?
Она вздохнула:
— Я бы хотела, чтобы больше никогда не было нужды в танкистах. Если же все-таки понадобится, пусть наши сыновья будут танкистами. Такими, как ты, Степа!..