— Ну и что? В этом нет никакой трагедии… Хотя бы попробуешь свои силы…
Онки повернулась к нему с таким холодным режущим взглядом, что он сразу понял: говорить этого не следовало…
— Ничего ты не смыслишь! — Онки сжала кулаки, — Я этого просто не вынесу… Для меня не быть первой — это позор! Надо придумать какой-нибудь предлог, чтобы не участвовать в следующем туре…
— По-моему страх куда позорнее поражения, — заметил Саймон.
Онки снова взглянула на него со сталью в глазах.
— Но так я хотя бы смогу думать про себя, что я победила бы, если бы участвовала…
— Твоё тщеславие порой граничит с глупостью, — отчеканил он, отворачиваясь. — Страх — это уже поражение. Ты можешь сколько угодно тешить себя иллюзиями, но от этого не станешь более сильным игроком.
Онки сделала вид, что не услышала этих слов, такое за нею водилось, она намеренно оставляла без комментариев все реплики Саймона, хотя бы отдаленно напоминающие советы, дабы показать ему, что для неё поучения маленького мальчика совершенно ничего не стоят.
Оттолкнувшись от ветки руками, она легко спрыгнула на землю.
Саймон грустно смотрел ей вслед. И зачем он только простил эту упрямую воображалу? Он ведь клялся самому себе никогда больше не разговаривать с нею, застав их с полуодетым Малколмом в гараже…
Ему снова вспомнился день, когда Онки выпрашивала у него прощение. Началось с того, что она в очередной раз вступилась за Фича. За него постоянно приходилось вступаться — над ним не издевались, кажется, только ленивые…
Онки разогнала недоброжелательно настроенную компанию, на сей раз ей потребовалось пустить в ход кулаки и даже пришлось получить несколько ссадин — в качестве награды за свой «подвиг» она попросила Саймона поговорить с нею наедине. Он не хотел соглашаться, но Фич робко заметил ему, что они очень обязаны Онки, и посоветовал всё-таки внять её просьбе. И мальчику пришлось сдаться.
Сначала разговора не получалось, они злились друг на друга, каждый норовил съязвить побольнее, и Саймон сказал, что простит Онки только тогда, когда она порежет себе руки канцелярским ножом. Он не думал, что она это сделает, он обиделся и играл с ней в злую игру, но Онки взяла злополучный нож и полоснула себя несколько раз… Он и сейчас помнил, как ярко зажглись на светлой коже красные нити порезов. Она сжала руку в кулак, но с него все равно капала кровь. А потом она сказала, глядя ему прямо в глаза:
— Когда ты вырастешь, я поцелую тебя, Саймон Сайгон.
Это прозвучало в тот миг почти как угроза, ничуточки не ласково, скорее упрямо и хмуро, но это была самая приятная угроза из всех, какие только могут быть на свете, Саймон почувствовал, как мурашки побежали у него по позвоночнику, а жар прихлынул к лицу. И он простил её.