Я шагаю к отелю в обществе воображаемых демонов ночи. Что-то движется в темноте: но это всего лишь крадущаяся кошка. Звук моих шагов точно эхо подхватывают еще чьи-то шаги, более тихие и торопливые: кто-то идет за мной, но далеко — не разглядеть. В такие ночи суеверное подсознание борется с остальной частью разума за первенство, имея очень хорошие шансы на победу. И тогда я почти явственно слышу одинокий, потусторонний, взывающий к мести голос, страшный, как волчий вой. Я почти слышу другие голоса — жертв давних преступлений, о которых я ничего не знал, и тех, которые не смог раскрыть. И почти чувствую гнев этих жертв.
Не дури, говорю я себе, поднимаю воротник и ускоряю шаг. Мне нисколько не хочется оставаться на открытом месте.
Я подхожу к тонущему во тьме «Краухерст-Лоджу». Здесь даже лампочка над дверью и та не горит. Известковый фасад отеля имеет какой-то больной вид, его мозаичные физиономии плотоядно скалятся. Мне удается со второй попытки вставить ключ в замочную скважину и почти на ощупь пересечь темную веранду. Я полагаюсь на память, и она помогает мне, ухватившись за железный молоток как за дверную ручку, открыть внутреннюю дверь.
Вестибюль освещен одинокой лампочкой над стойкой портье, мощностью примерно в одну свечу. Ее слабое свечение и мое обострившееся ночное зрение помогают мне подняться по лестнице в мой номер. Я щелкаю выключателем, и меня ослепляет приветственный, успокаивающий свет.
Я бросаю куртку на кровать, включаю телевизор, захожу в ванную, ополаскиваю лицо холодной водой. Потом сижу около часа, наугад переключая телеканалы, а после гашу свет и ложусь.
Однако заснуть мне не удается.
Заснуть мешает многое, и все это, вместе взятое, приводит к бессоннице. Новая обстановка, первобытные инстинкты, заставляющие меня настороженно относиться к непривычным запахам отеля. Деревья снаружи, с их шепотом, от которого не погружаешься в дремоту, а лишь напрягаешь слух. Мне неудобно на левом боку. И на правом тоже. И на спине. И на животе. В голове моей вертятся разговоры — сегодняшний допрос Николаса, вопросы, которые я собираюсь задать ему завтра.
Последним, что я вижу перед тем, как сон все же одолевает меня, оказываются часы, показывающие четыре часа пятнадцать минут.
Семь утра. Дребезжание будильника вытаскивает меня из сюрреалистического пейзажа сновидения, который я припоминаю уже с трудом. Что-то такое с заснеженными деревьями, впрочем, подробности выцветают быстро. Возможно, это был отголосок юности: в подростковом возрасте мне часто снились кошмары, связанные с зимой. Возможно, то были первые признаки расстройства сна, а возможно, и нет. Каждый раз, когда мне снились такие штуки, я просыпался среди ночи. Садился в постели, обхватив руками колени, и старался изгнать эту дрянь из головы, чтобы снова заснуть. Как правило, не получалось.