Тарасевич и Мартынов не отрывали глаз от карты. Водя по ней карандашом, Тарасевич сказал:
— В округе Дорохово три наших отряда. На востоке, километрах в сорока пяти, стоит Недзвецкий, на севере — Бутко, он ближе всех, двадцать — двадцать пять километров, но дорога тяжелая — болота, озера… Сафоев мог бы, он в тридцати пяти километрах западнее, да еще не отдышался после Хильчихи.
— Пусть Бутко посылает людей, дорога-то ими хожена, — сказал Мартынов.
— Я тоже считаю — пройдут, — согласился с ними Михайлов.
— Тогда решено, — ответил Тарасевич. — Сейчас снарядим гонца с приказом.
Михайлов вытащил из внутреннего кармана пиджака бумагу и, протянув Тарасевичу, сказал:
— Список персонала и раненых Миронюк передал за день до провала. Держите у себя. Теперь вам придется непосредственно заниматься эвакуацией тяжелораненых.
Рука Тарасевича, когда он пробегал глазами список, вдруг дрогнула, и на лице его появилось выражение растерянности. «Наталья Максимовна Сафоева, медсестра, жена красного командира, с сыном», — прочитал он.
— Что, не разбираете почерк? — спросил Михайлов.
— Н-нет, разобрал, — севшим от волнения голосом проговорил Тарасевич и поспешно передал список Мартынову.
Комиссар, едва увидев в списке Наталью, тоже услышал, как в висках запульсировала кровь, и, глянув на Тарасевича, сказал:
— Если это она, если семья Сафоева, то это… это… это просто чудо!
— Чья? — спросил Михайлов.
Тарасевич объяснил, и Михайлов сперва непроизвольно посмотрел в список, словно желая убедиться воочию, а потом рассмеялся.
— Это действительно чудо из чудес, товарищи! — воскликнул он. — Какие только сюрпризы не подносит война! — Он встал и возбужденно прошелся по комнате. — Надо дать знать Сафоеву. Теперь я бы послал вывозить госпиталь его самого.
— Да, конечно, — задумчиво произнес Тарасевич, еще не справившийся с волнением. — Его самого…
Давлят торопил бойцов. Будь у него крылья, он полетел бы, как эти весенние птицы, что резвились над головой, прыгая с ветки на ветку, и носились по просторному, в серых кучевых облаках небу. Будь он один, он гнал бы коня, не разбирая дороги, так, чтобы ветер свистел в ушах. Он поспорил бы с ветром в скорости, если бы был один.
Но с ним и с двадцатью его бойцами шли три подводы, предназначенные для вывоза раненых, и лошади с трудом тянули их по раскисшей, топкой дороге; грязь цеплялась за колеса, от лошадей шел пар. Бойцам, сидевшим на подводах, то и дело приходилось соскакивать и вытаскивать их из вязкой жижи, подкладывая под колеса здесь же нарубленные ветви.
— Поднажмем, друзья, больше прошли, меньше осталось, — говорил Давлят и сам налегал плечом на боковину застрявшей подводы, глаза его возбужденно блестели.