— У отца? Вы сказали — у отца? — давясь слезами, спросила Алена.
Она не могла остановить эти слезы, в которые выливались все пережитые ею страдания, ее боль и любовь, страхи, усталость.
— Ну, будет тебе, будет, — сказал комиссар, и сам ощутив комок в горле.
Гуреевич вышел из шалаша, ответил сухим кивком на громкое, радостное «здравствуйте» Буковского и приказал часовым отвести его к старшине Егорову и там накормить.
Буковский сказал, что подождет Алену. Он хотел прибавить тем же радостным тоном что-то еще, но часовой положил руку ему на плечо, и Буковский на полуслове осекся. Глаза его тревожно забегали, а губы растягивались в кривой улыбке, он пробормотал: «Да-а, дисциплина прежде всего» — и пошел за часовым. Он, хотя и с трудом, держал себя в руках.
Едва войдя в шалаш, Гуреевич спросил:
— Какие у вас отношения с тем человеком?
— С летчиком? — спросила Алена, одной рукой прижимая к себе Султана, другой утирая слезы.
— Допустим, что летчик…
У Алены екнуло сердце. «Допустим»… Что он говорит? Почему «допустим»? Боже мой, он не верит Сереже!» — внутренне ужаснулась Алена, глядя в лицо комиссара, ставшее сразу жестким, сухим.
Она так и не успела ответить ему, потому что в шалаш влетел, как ветер, Давлят и с криком: «Сыночек! Султан! Родной!» — схватил сына на руки и стал осыпать его горячими поцелуями. Султан не мог опомниться, он только крутил головой и лишь спустя много времени сумел сдавленно пискнуть:
— Тетя…
Давлят тут же ослабил объятия, повернулся к девушке, к которой рвался его сын, готовый вот-вот разреветься.
— Простите меня, — сказал Давлят. — Вы Алена?
— Алена, — ответил вместо нее Гуреевич.
Давлят обнял ее одной рукой за плечи, привлек к себе, и Султану, как видно, это понравилось, он повис у нее на шее.
— Это папа, твой папа, — сказала Алена ему и спросила Давлята: — Откуда вы меня знаете?
— Милая, да вас теперь знает все Полесье, — засмеялся Давлят радостным, счастливым смехом. — Вы и ваша покойная мать…
— Нет! — вскричала Алена, едва услышав слово «покойная», и все перед ней закружилось, померкло…
Давлят и Гуреевич не дали ей упасть, подхватили с двух сторон, стали отпаивать водой. Давлят клял себя за опрометчивость.
Как видно, недаром сказано: «Беда не приходит одна». Не обманулась Алена в горьких предчувствиях, и в тот же час, в который узнала о гибели матери, она получила еще один страшный удар.
Вбежал в шалаш дзед Юзеф, задыхаясь, крикнул:
— Он не Буковский — Родзинский!..
— Кто? Кто? — в один голос спросили Давлят с комиссаром.
— Родзинский, Антон… Я узнал его, пан, узнал!..