— Бить по лбу, пока с тобой не согласятся.
Аркадий Борисович хрюкнул в стакан.
— Ну, можно и так сказать.
— Ты бы лучше спросил его, что такое ассистированное самоубийство, — пробормотал дед.
— Это когда человек сам не может убить себя, и ему кто-то помогает, — он постарался сделать невинные глаза.
— А как именно будут помогать в Мортуариях, догадываешься? — склонила голову «баба Лена».
— Конечно. Вам же кушать хочется. А если убивать полезных людей, ну, таких, как папа с мамой, это же будет плохо для всего общества.
— Ты в туалет хотел? — оборвал дед. — Так чего стоишь, иди.
— Дед, а, дед, — Габриэлян сел на край кровати, свесив уставшие, все в белых цыпках от перекиси водорода, руки. — Вот скажи мне, отчего ты не захотел воспользоваться замечательным сервисом, который сам же так усиленно продвигал? Нет, я не жалуюсь, я многому научился, но что было у тебя в голове, когда ты решил выбрать эти мучения? Неужели только метастазы? Или ты такой ценой хотел себе доказать, что я все-таки садист?
Бесполезно. Глаза деда подернулись мутью, в них не было ни градуса смысла, никаких признаков того, что за этими тусклыми зрачками когда-то жил разум. Полный распад. Если ты хотел ответов на вопросы, ты опоздал.
Дед стонал часто и прерывисто, с каждым выдохом. Глаза закатились. В углах губ желтел налет подсохшей слюны. Пальцы уже не комкали одеяло, только слегка по нему скребли. Лицо просело, как весенний сугроб. В его мертвенной желтизне не было уже ничего от иконописного золота. Наверное, так действовал искусственный свет.
Габриэлян встал, подошел к ночному окну. Даже неспящая Москва должна иногда отдыхать; большинство окон в погасло. Впрочем, из кухни открывался вид на правительственные учреждения, там окна горели. Из многочисленных книг с антресолей Габриэлян знал, что у Сталина была привычка работать по ночам, и эту привычку вынуждены были усвоить себе все министры, потому что Сам мог призвать в любое время суток. Сейчас эту моду заново ввели высокие господа: физиология. Дед тоже работал ночами, пока работал.
Просилось на язык что-то высокопарное, типа «уходит эпоха». Ну в самом деле, дед был человеком Реконструкции, типичным представителем поколения, зацепившего Полночь краем детства и навсегда пораженного страхом: никогда больше. Любой ценой.
Забавно, но в школе было не принято интересоваться ранним периодом Второй Империи и проводить параллели. Нет, никто не запрещал, просто не принято. Сталин? Да, неоднозначная фигура. Да, были репрессии, что-то там десятки тысяч человек, неизбежные издержки. Миллионы? Быть не может. Как можно репрессировать миллионы в стране, где еще жива память о революции? Ты что-то путаешь, Вадим. Твои источники преувеличивают. Знаешь, я хотел бы поговорить с твоим дедушкой.