— Что случилось? Ты нездоров? — спросил его вошедший к нему, по обыкновению, перед уходом на прииски, Иннокентий Антипович.
— Нет, я здоров, но я понимаю твой испуг, потому что я сам испугался самого себя, когда посмотрелся в зеркало. Иннокентий, я сегодня ночью сделал страшное открытие…
— Ради Бога, объясни, что такое?.. Я не понимаю тебя… — тревожно перебил его Гладких, смотря на него широко открытыми от удивления глазами:
— Моя дочь по ночам уходит из дому…
— Ты бредишь… Ты видел это во сне.
— Я не спал… Я не спал, я стоял у этого окна и своими глазами видел, как она в полночь возвращалась домой.
— И ты не спросил ее, где она была?
— Нет, я не хочу до поры до времени, чтобы она знала, что ее шашни открыты… Да она и вывернулась бы и снова одурачила бы меня.
— Ты, значит, ее подозреваешь… — начал было Иннокентий Антипович.
— Подозревать… — принужденно усмехнулся Толстых. — Я уверен.
— Ты меня пугаешь…
— А ты разве ничего не знаешь?
— Ничего! Но если ты ошибаешься… Берегись и не спеши обвинять…
— О, если бы я ошибался… — каким-то стоном вырвалось из груди Петра Иннокентьевича.
— Но что же ты думаешь?
— Я думаю… — с трудом, задыхаясь, отвечал он, — что Мария опозорила мое честное имя.
— Это ложь! — вскрикнул Гладких. — Это ложь! Такая мысль недостойная тебя, Петр! Ты клевещешь на свою дочь… Обвинять ее, чистую, добрую, непорочную, которую все бедняки в окрестности считают их ангелом-хранителем. Это ужасно, это чудовищно!
— Если ты за нее заступаешься, то объясни мне, пожалуйста, зачем она по ночам выходит из дома, да еще крадется, возвращаясь назад, как преступница?
— Но, быть может, она ходила навещать кого-нибудь из больных в поселке?
— Это ночью-то? — нервно расхохотался Толстых. — Нет, друг, ты напрасно ищешь средств ее оправдать. Она не стоит этого, она осрамила мою седую голову… Погибла ли она безвозвратно — я этого не знаю, но я хочу это знать…
С этими словами Петр Иннокентьевич подошел к окну и печально посмотрел на свои владения.
— Все это принадлежит мне, — печально произнес он, — многие завидуют моему богатству. Они думают, что я счастлив. Дураки! О, как бы возрадовались они, если бы узнали, что имя Иннокентия Толстых покрыто позором и забрызгано грязью, и что это сделала его родная дочь!
Иннокентий Антипович, ошеломленный всем тем, что услыхал, стоял как окаменелый.
— Не встречал ли ты здесь за последнее время, — обратился к нему, после некоторой паузы, Петр Иннокентьевич, — молодого человека, белокурого, с голубыми глазами, очень щеголевато одетого?
— Да, даже несколько раз, — вскинул Гладких тревожный взгляд на Петра Иннокентьевича.