Так заявили доктора Иннокентию Антиповичу, когда он объяснил им, конечно, в общих чертах, что Сабиров заболел от полученного им совершенно ложного известия.
Все действующие лица описанной нами жизненной драмы должны были согласиться с докторами и с болью в сердце обречь себя на, быть может, продолжительную разлуку с дорогим больным.
Их утешало то, что доктора тоже в один голос заявили, что их пациент спасен.
Гладких, Марья Петровна, Таня с Егором Никифоровым уехали из К. в высокий дом, откуда, впрочем, первый еженедельно ездил узнавать о положении больного, оставленного на попечении его товарищей, посвященных, тоже, конечно, в общих чертах, в грустный романический эпизод, приключившийся с их любимым товарищем.
Жизнь в высоком доме пошла тихо и однообразно, как шла и в тот четвертьвековой промежуток между двумя роковыми в жизни покойного владельца событиями: бегством и возвращением его дочери.
Иннокентий Антипович ехал на заимку с намерением примерно наказать прачку Софью, о роли которой в гнусной истории, случившейся накануне дня смерти Петра Иннокентьевича, ему было передано Марьей Петровной.
«Я с ней расправлюсь своим судом…» — решил он в своем уме.
Но он опоздал — она уже сама наказала себя.
Узнав от возвратившихся с похорон старых слуг высокого дома об исчезновении своего жениха Семена Семеновича, она поняла, что все надежды ее разрушились и, как передавала остальная прислуга, несколько дней ходила как безумная, громко обвиняя Семена Порфирьевича в убийстве своего сына.
— Это он, неприменно он укокошил моего Сенечку, чтобы не делиться с ним наследством, от этого изверга все станется… неприменно это он…
— Ишь, у тебя, девка, язык-то какой долгий, болтает зря несуразное… Тебя за эти речи и в каталажку запереть не вредно… — заметил ей степенно кучер Антон.
— Хоть на дыбу поднимай… одно говорить буду… — стояла на своем Софья.
Несколько дней она провела в таком почти лихорадочном состоянии, нигде не находя себе места и вскакивая по ночам с криками: «идут, идут», затем вдруг стала тиха и задумчива.
— Сошла, кажись, дурь с девки-то… — решили служащие на заимке.
Но «дурь», оказалось, не сошла.
За несколько дней до приезда господ Софью нашли повесившеюся на чердаке людской.
Приехал заседатель, и труп увезли в «анатомию» поселка. Вскрытие и погребение самоубийцы произошло уже тогда, когда в высокий дом возвратились его новые владельцы. Ее зарыли без церковного обряда за кладбищем поселка.
Когда прислуга рассказала возвратившимся господам и Егору Никифорову шальные речи покойной Софьи относительно убийства Семена Семеновича его отцом, Марья Петровна и Таня почти в один голос сказали: