У крыльца стоял Иннокентий Антипович.
— Петр, куда ты? — загородил он ему дорогу.
— Пусти меня, не твое дело!
— Нет, я тебя не пущу.
— Пусти, говорю тебе, прочь с дороги! — с пеной у рта, задыхающимся голосом прохрипел Толстых.
— Нет!
— Несчастный! — простонал Петр Иннокентьевич и с необычайной силой раздраженного до бешенства человека схватил своего друга за горло и отшвырнул в сторону.
Гладких ударился головой о заплот сада и упал без сознания.
Не обращая внимания на упавшего товарища детства, Толстых, как хищный зверь, бросился через калитку в сад и, замедлив шаги, пригнувшись к земле, точно ночной хищник, направился к той же калитке, куда за несколько минут прошла его дочь.
Кругом все было тихо. Ни один лист не колыхался на деревьях.
Петр Иннокентьевич слышал биение своего собственного сердца.
Несмотря на то, что в саду было довольно светло от лунного блеска, он не видел ничего: какие-то то зеленые, то кровавые круги сменялись в его глазах.
Он шел, замедляя шаги, как бы желая оттянуть время, когда он воочию убедится в падении своей дочери.
При малейшем шорохе, порой лишь казавшемся ему, он останавливался и вслушивался. Убедившись, что по близости нет никого, он продолжал путь.
Ему казалось, что то тут, то там он слышит тихий страстный шепот — это была игра его расстроенного воображения.
Наконец, он достиг до калитки, ведущей на берег реки, и вышел из сада.
Луна полускрылась за облаками, но Петр Иннокентьевич, казалось, обладал двойным зрением — он сразу заметил вдали на берегу две фигуры и узнал в них свою дочь и ее соблазнителя.
В глазах у него потемнело. Он упал ничком в траву и несколько минут пролежал недвижимо, затем, тихо поднявшись на руки, стал подползать к месту преступного свидания.
Уже до его чуткого уха долетал чуть слышный шепот влюбленных — это не была уже игра воображения; это была роковая действительность.
«Его дочь целовалась с посторонним мужчиной. Его дочь — любовница какого-то проходимца. Любовница — это несомненно», — мелькали страшные мысли в голове несчастного отца.
И он все полз и полз вперед и наконец очутился шагах в пяти от влюбленных.
Он впился жадным взглядом в ненавистные для него черты соблазнителя его дочери, он точно хотел поглатить его этим взглядом или на век запечатлеть его лицо и его фигуру в своей памяти.
Его дочь стояла к нему спиною.
Они говорили пониженным шепотом. Петр Иннокентьевич едва улавливал звуки.
Он хотел слышать их разговор, упиться своим позором, еще более убедиться в нем, хотя и теперь в его уме не было ни тени сомнения.
Он стал подползать к ним ближе. Вот он почти около них.