Познобшин сжал кулаки. Он с самого начала знал, что будет дальше, но думать об этом не хотел и тайно мечтал опоить сотрапезников. Этим, правда, все равно было не выкинуть из песни непьющего Выморкова. Брону оставалось надеяться на вкус Ши; он догадывался, что клещи ее не тревожат.
– Десять сетов, – прикинул Холомьев, чтобы разогнать мучительную тишину. – Нас шестеро. Полное обнажение группы состоится лишь при условии, что каждый дважды останется в дураках и будет всякий раз раздеваться наполовину. Ничего не получится.
– Получится, мил человек, – возразил Выморков. – Картишки непростые: лягут, как положено.
– Причем тут картишки, – нервно вмешался Горобиц. – Вот только мистики мне не надо. Я сюда не за мистикой пришел.
– Неужели? – удивился Холомьев. – А за чем же?
– Отвлечься, – буркнул седой, барабаня пальцами по картам. Дождь ему вторил. – Побуду сперва тем, потом этим… Только б не таким, как теперь.
Брон встал из-за стола и начал прохаживаться. Вновь навалилась тоска скорее бы уж вышли дурацкие сеты. Все те же люди, как ни крути, тот же чай, сухари, варенье, все прежний взгляд на небо и землю. Несмотря на выпитое, он был совершенно трезв и старался ни о чем не думать, но, желанию вопреки, в незамутненном сознании возникла ясная картина всего возможного человеческого опыта. Вот так я буду мыслить, так буду видеть, узнаю то, узнаю се – и привет? Нет, невыносимо. Не нужно глубже, не нужно дальше, дайте иные критерии оценки, разрешите отступить и посмотреть, как в Эрмитаже, на чужое свое, измените мне восприятие… поднимите мне веки…
Послышались шаги, дверь отворилась, и Ши, как ни в чем не бывало, заняла свое место. Следом возник Вавилосов; у него был вид человека, навсегда потерявшего детство.
– Козыри червы, – Ши откашлялась в кулак и взяла сигарету. – У кого двойка?
– У меня. – отозвался Устин, глядя в карты и не смея поднять глаза.
Холомьев подтолкнул к нему водку.
– Медведь, – объявил Вавилосов.
"…Вот он, многоразовый шаттл "Лаки Страйк". Я иду, размахивая чемоданчиком – то ли космическим, то ли ядерным. Машу перчаткой, изнутри облизываю шлем двоящимся языком. Я сказал, поехали!.. Зажигание, старт. Триумф солипсизма. Я один. Это, конечно, не больше, чем допущение, но поделиться тем не менее не с кем, куда ни глянь. Все принимаешь на веру, всему творец, и последнее – тоже на веру. Беркли отдыхает. Все отдыхают.
Проворачиваются метеоры, безымянные астероиды. Дана мне власть над всякой тварью. Тварь ли астероид? Властен, не властен, но наречь могу. Астероид Большое Опочивалово, астероид Вонявкино. Малое небесное тело Жабны угрожает Земле. Фильм ужасов: над Парижем расцветает гриб цвета плаща одной моей знакомой. И девушка машет рукой. Глыба стирает с лица Земли Нью-Йорк, вообще всю Америку к свиньям; шурин, когда оседает пыль, смотрит на валун из-под ладони, думает приспособить в дело.