По окончании этой речи Ферт выразил звену благодарность от лица руководства «УЖАСа», выписал премиальные, а пострадавшим – в том числе и Антону – велел ходить с красной нашивкой, знаком ранения при исполнении. Нашивка представляла собой узкую красную полоску в черную елочку, носить ее полагалось на левом рукаве, над самой повязкой с эмблемой.
Наметили планы на завтрашний день; Ферт посоветовал заменить Щуся другим наблюдателем. Не исключено, что присутствующие на церемонии лица каким-то образом узнают о сегодняшней потасовке, увяжут появление Щуся с действиями четверки неизвестно откуда взявшихся молодых людей и…Короче говоря, на кремацию делегировали самого Коквина. Участники операции во всех подробностях описали звеньевому всех, кого запомнили, отдельно остановившись на прилипчивой завуалированной даме, не забыли и про агрессивный похоронный пролетариат. Коквин держался спокойно: его никто не видел, он не собирался лезть ни в какие разбирательства, и его единственной задачей было выяснить, куда отвезут урну с прахом. Фамилия умершего была известна, об этом позаботились еще в больничном морге. Так что Коквину оставалось лишь придумать убедительную легенду, чтобы не опростоволоситься, как опростоволосились возле храма его несмышленые солдаты.
На душе у Антона сделалось полегче – повлияли и премия, и устная благодарность, и почетная ленточка на рукав. Домой он шел чеканя шаг, бодро и с удовольствием видел, как прохожие уже не косятся на его форму, но опускают глаза и норовят посторониться. Да, теперь сомнениям места нет – он нашел свой социум, он стал полноценным, уважаемым членом коллектива, носителем перспективной, научно и нравственно оправданной идеи. Теперь Белогорский понимал, что мундир и в самом деле дисциплинирует человека. Его былое презрение к людям в форме – явление инфантильное, ошибочное. Он представил свой дом и впервые подумал, что изменилось и жилье. Отныне в нем не было кавардака, исчезла паутина, опустела некогда доверху набитая кухонная раковина. Очистилась ванна: еще совсем недавно Антон швырял в нее грязную одежду, а когда мылся под душем, ногой отпихивал груду в дальний угол, где вещи намокали, гнили и распространяли невозможный, убийственный запах.
Правда, вода продолжала разливаться то тут, то там, хотя по законам физики ей было взяться неоткуда. Правда, появился полтергейст – с каждым вечером стучало, шуршало и позвякивало все сильнее; все чаще обнаруживались на полу разные мелкие предметы вроде вилок и ножей; бесились часы, без спроса включались электроприборы, перегорали пробки. Но Антону полтергейст не мешал, и фигура за окном, полюбившая грязную дворовую скамейку, тоже не мешала несмотря на то, что Белогорский по-прежнему не мог заставить себя выйти за дверь, спуститься по лестнице и просто посмотреть, кто это такой сидит во дворе вечер за вечером, терпит и дождь, и стужу, да к тому же наделен талантом исчезнуть, когда сочтет нужным, в мгновение ока.