Потом, в воскресенье утром, отец внезапно пришел в сознание и будничным тоном сообщил мне, что умрет днем. Не знаю, то ли меня потрясла прямота и уверенность его утверждения — он всегда был точным и рациональным, всегда суховатым, — или то, что его смерть больше не была абстрактной мыслью, — она стала реальностью, — или за неделю, что я провела возле него, мы привязались друг к другу, и я даже этого не заметила. В общем, внезапно я поняла, что любила его и теперь вот-вот потеряю. Я зарыдала.
— Со мной все будет нормально, — сказал мне отец. Я встала на колени и уткнулась лицом в его несвежее синее одеяло. Мне хотелось, чтобы он погладил меня по голове. Мне хотелось, чтобы он меня утешил. Он смотрел в потолок, когда я умоляла его не оставлять меня одну с матерью. Я вкладывала всю страсть в свои мольбы.
— Обещай, что пришлешь мне знак, — умоляла я, сжав его странно огромную руку. Он выдернул ее. — Понятный знак, много раз, что ты есть, что там, по ту сторону, есть жизнь. Ладно? Обещай мне, что как-нибудь пробьешься ко мне. Пришли мне знак, что-то, чего я не ожидаю увидеть. Что-нибудь, чтобы я поняла: ты смотришь на меня. Что-нибудь огромное. Ладно? Пожалуйста! Ты обещаешь?
— Приведите мою жену, — сказал он сиделке.
Когда вошла мать, он нажал кнопку на капельнице с морфием.
— Что? Прощальные слова? — спросила мать.
— Я надеюсь, что все было не зря, — ответил он. Остаток его жизни — около четырех часов — я сидела в кресле и рыдала, а мать пила на кухне и время от времени заглядывала в кабинет, чтобы посмотреть, умер он или нет.
Наконец, он умер.
— Все, верно? — спросила мать.
Сиделка проверила пульс, потом одеялом накрыла отца с головой.
Воспоминание должно было бы разворошить во мне ощущение грусти. Должно было разжечь угли горя. Но этого не произошло. Вспоминая все это на кровати Ривы, я почти ничего не чувствовала. Лишь легкое раздражение из-за неровного матраса и громкого свиста синтетической ткани спальника, когда я ворочалась. Наверху родственники Ривы включили на полную громкость телевизор. Звуки, сопровождавшие остросюжетную программу «Закон и порядок», проникали сквозь пол.
Я не была на похоронах почти семь лет. Похороны матери были быстрыми и предельно простыми. Они проходили в часовне зала ритуальных услуг. Гости едва заполнили первые ряды — пришли несколько соседей, сестра моего отца, я и наша экономка. В адресной книге матери были только доктора — ее и отца. Был на похоронах и мой школьный учитель, который вел у нас уроки по искусству. «Не поддавайся унынию, милая, — сказал он. — Звони мне, если тебе понадобится поддержка взрослого. Звони в любое время». Но я так никогда и не звонила ему.