Существовало и многое другое, от чего мне становилось грустно. Например, фильмы «На пляже», «Стальные магнолии», убийство Мартина Лютера Кинга-младшего, смерть Ривера Феникса, который расстался с жизнью в 23 года на тротуаре перед ночным клубом «Гадюшник», роман Стайрона «Выбор Софи», «Привидение», «Инопланетянин», «Ребята с улицы», СПИД, Анна Франк. «Бэмби» тоже грустный. «Американская история» и «Земля до начала времен» были грустные. Мне вспомнился фильм «Цветы лиловые полей», когда Нэтти выгоняют из дома и она вынуждена оставить в этом аду беременную сестру Силию. «Только смерть разлучит меня с ней!» В общем, там все очень трагично. Казалось бы, такой длинный перечень должен был настроить меня на траурный лад, но плакать я не могла. Ни одно из этих грустных воспоминаний не проникло в меня настолько глубоко, чтобы нажать на какую-то кнопку, отвечающую за «выплеск скорби».
Но я не оставляла попыток.
Я вызвала в памяти день отцовских похорон: я в черном платье расчесывала волосы перед зеркалом, обрезала кутикулы, пока не потекла кровь; у меня все расплылось перед глазами из-за слез; когда я шла вниз по лестнице, я чуть не споткнулась; осенняя листва сливалась в сплошные полосы, когда я везла мать в университетский храм в ее «Транс Аме»; пространство между нами наполнялось извилистыми ленточками бледно-голубого дыма от сигарет «Виргиния слим», но она не разрешила опустить стекло, чтобы ветер не растрепал ее волосы.
Увы, никакой печали я так и не испытывала.
— Мне ужасно жалко, — вновь и вновь повторяла Пегги на похоронах моего отца. Пегги была единственной подругой матери, оставшейся к тому времени, наверняка она была такого же типа, как Рива. Она жила за углом от дома родителей в лавандовом особняке голландского колониального стиля; двор перед ее домом был полон дикорастущих цветов летом, неуклюжих снеговиков и крепостей, сооруженных ее двумя сыновьями зимой; над дверью висели потрепанные тибетские молитвенные флаги и множество ветряных колокольчиков; еще во дворе росла вишня. Мой отец пренебрежительно говорил, что это дом хиппи. Я чувствовала: Пегги не очень умна, и моя мать на самом деле ее не любила. Но Пегги всегда выражала ей сочувствие. А мать любила, когда ей сочувствовали.
После отцовских похорон я осталась у матери еще на неделю. Я хотела делать то, что, как мне казалось, следовало делать, — горевать. Я видела в фильмах, как это бывает: завешенные зеркала, замолкшие дедовы часы, унылые дни, всхлипывания в тишине и скрип старого пола, когда кто-нибудь в переднике выходил из кухни и говорил: «Поешьте что-нибудь». И мне нужна была мать. Могу это признать. Мне хотелось, чтобы она обнимала меня, когда я плакала, приносила мне чашки теплого молока с медом, подавала мне удобные тапочки, брала для меня видеокассеты и смотрела их вместе со мной, заказывала на дом пиццу и китайские блюда. Конечно, я не рассказывала ей о своих мечтах. Она обычно лежала в отключке у себя в спальне с запертой дверью.