— Моей дочери едва исполнилось девятнадцать, — насмешливо бросила мать. Она не защищала меня от его блудливых взглядов. Она хвасталась. В те дни мне было почти двадцать.
Конечно, обеда мать не приготовила — она была не способна на такое, — но имелись напитки. Мне позволили пить. Через некоторое время этот тип сел между нами на софе. Он красиво говорил о бесценном вкладе моего отца в науку, о его прекрасном примере для новых поколений научных работников, о том, какой радостью было работать рядом с таким человеком.
— Его наследие — это студенты и научные труды. Я хочу проследить за судьбой его научного наследия, чтобы ничего не пропало. Это бесценные материалы. Их необходимо тщательно изучать.
Мать еле ворочала языком. Скупая слеза пробежала по ее щеке; в итоге на гриме осталась расплывчатая серая полоса. Профессор обнял мать за плечи.
— Ох, бедняжка. Трагическая утрата. Это был великий человек. Я знаю, как он любил вас. — Вероятно, мать была слишком пьяна, слишком выбита из колеи или слишком накачалась лекарствами и не видела, как в какой-то момент во время этого монолога другая рука профессора переместилась с его колена на мое. Я тоже опьянела к тому времени и не протестовала. Когда мать встала и удалилась в ванную, мы с ним остались на софе вдвоем, и он поцеловал меня в лоб, а его большой палец медленно погладил мне шею и прошелся по моему левому соску. Я понимала, что он делал. Я не сопротивлялась.
— Ох, бедняжка.
Мой сосок все еще был затвердевшим, когда мать вернулась в гостиную и споткнулась о край ковра.
Отец оставил все матери, включая свои научные труды. После ее смерти именно я вошла в его кабинет, упаковала его вещи, а ящики отнесла в подвал. Его коллеги не увидели ни единой странички. Мне до сих пор не ясно, чего я добилась, позволив этому типу поцеловать меня. Может, защитила достоинство матери. Или, может, мне хотелось получить хоть чуточку нежности. В то время мы с Тревором не встречались уже несколько месяцев. Я не позвонила ему и не сообщила о смерти отца. Приберегла это известие до нашей встречи, чтобы ему стало стыдно.
На следующее утро после этого поцелуя я вызвала такси и уехала на вокзал. Я не стала будить мать, не сказала ей, что возвращаюсь в школу. Я не оставила ей записки. Прошла неделя. Она не звонила. Когда с ней «случилось несчастье», в результате которого она попала в больницу, ее обнаружила именно Пегги.
— Ох, милая, — сказала она по телефону, — твоя мама еще жива, но доктора говорят, тебе надо спешить. Мне так жаль, так жаль.
У меня не подогнулись колени. Я не рухнула на пол. Я находилась в женском общежитии. Я слышала, как девчонки возились на кухне с едой, болтали о безжировой диете и о том, как не «разбухнуть» в спортзале.