— Я хочу домой, — отвечаю я.
— Я могу тебя отвезти? — спрашивает он
Я долго соображаю, как нужно ответить на этот вопрос грамматически правильно, но путаюсь в модальных глаголах, поэтому отвечаю вопросом на вопрос:
— Ты не мог бы отвезти меня домой?
— Конечно, — он улыбается, мы тоже встаем и молча уходим.
На улице прохладно. Меня бросает в дрожь. После зимних восхождений в горах у меня появилась непереносимость к холоду. Как только становится прохладно, меня начинает колотить сильный озноб, внешне больше напоминающий, судороги. Я это знаю, поэтому всюду таскаю с собой куртку. С ужасом смотря на то, как меня трясет от холода, Том спрашивает, может ли он предложить мне жакет. Мне неловко, да и страшно брать его пиджак, к тому же я не знаю, как ответить правильно на его вопрос, кроме как отрицательно. «Боже, что же это за язык, на котором нормальный человек, безошибочно может сказать только „нет“», — думаю я и мы почти бежим к машине. Он включает кондиционер на полную мощность, и я, наконец, согреваюсь и перестаю дрожать. Я говорю адрес, он задает его в навигаторе, и мы едем в сторону дома.
Я снова думаю о Нем. Я полностью погружена в воспоминания, пытаясь понять, почему все так получилось, что я делала неправильно, когда машина останавливается. Я благодарю Тома и собираюсь морально, чтобы снова окунуться в ночной холод. Том истолковывает мое замешательство по-своему:
— Ты хочешь, что бы я пошел с тобой? — спрашивает он, глядя мне в глаза.
— Нет, — отвечаю и пулей вылетаю из машины.
На столе прыгает телефон. «Кто мне звонит в такую рань? Что случилось?». Я сажусь на кровати и начинаю ловить прыгающий мобильник. «А, это же будильник!». Я протираю глаза, встаю и медленно ползу в ванну. Какое-то время смотрю на свою заспанную физиономию в зеркало, потом включаю воду и долго мою лицо, пытаясь проснуться. Внезапно вспоминаю разбудивший меня мобильник и пытаюсь понять: «А почему я не подошла к телефону?». Выхожу из ванной, посмотреть, кто звонил и вспоминаю, «будильник, это был будильник».
Пит уже на работе, он интересуется, что было после его ухода. Я не знаю, мне нечего рассказать, потому что я тоже почти сразу ушла. Мы идем на кухню и пьем кофе, это уже третья моя чашка за утро, но мозг не желает просыпаться и переходить в нормальный режим работы.
Спустя час или полтора появляется Том, он улыбается, заглядывая в комнату, и со словами: «я нид кофеин инджекшин» отправляется на кухню. Через несколько минут, он подсаживается рядом и задает мне пару дежурных вопросов по работе. После чего наш диалог превращается в монолог. Сегодня он без галстука, в рубашке с коротким рукавом, но от этого выглядит не менее шикарно. Рубашка наверное стоит целое состояние. Я не знаю название материала из которого она сделана, толи это какой то шелк, толи хлопок. Меня поражает ее фактура — какое-то странное хитросплетение нитей, невидимое глазу, создающее едва заметный однотонный рисунок. Она сшита, идеально по фигуре, без складок, натяжек и пузырей. Я понимаю, что вещи имеют очень большое значение, и моя убежденность, что встречают по одежке, а провожают по уму, это глупость. Ведь могут просто и не встретить. Тем временем Том рассказывает о себе. Уже к ланчу, я знаю историю всей его жизни, каким он занимался спортом и когда, всех его жен, включая бывших, девушек с которыми он встречался, начиная со школы, отношения с родителями и дочерью от первого брака. Я знаю всю его карьерную лестницу, даже внутренние перестановки в нашей компании и проекты. Он делает попытки расспросить меня, но мне некогда, я отвечаю односложно, под его повествование продолжаю работать, у меня сроки, дедлайн и перспектива потери бонусов, в случае если я не уложусь.