— Вы созданы как единое целое, — сказал он напоследок. — Постарайтесь не терять друг друга.
* * *
От выпитого вина мне захотелось есть. То есть на месте злости теперь поселился голод.
— Все равно не понимаю, что это вы так разнервничались, — сказал я и закурил. — Вы грубиян, которому на всех плевать. Чем вас могла взволновать смерть бывшей жены? — я был очень хладнокровен. — Если с ней действительно что-то случилось.
Солнце, внезапно сорвавшись со своего места на самом верху, неожиданно быстро покатилось вниз. Казалось, оно сейчас шлепнется на землю и как резиновый мяч станет подпрыгивать на линии горизонта. Я рассматривал лицо Влада, который замер в прострации. Лицо его исказилось, на лбу собрались морщины.
— Вы знаете, — спросил я его, — что такое Каинова печать?
Влад встрепенулся и посмотрел на меня как на сумасшедшего.
— Нет, — он дернул плечом. — При чем здесь…
— Это буква «шин», — проговорил я. — Она выглядит примерно как русская «ш», а происходит от финикийской «син», которая выглядит как английская «дабл ю».
— Ну и что? — процедил Влад. — Самое время умничать…
— Каинова печать — это печать преступления, — спокойно продолжил я. — Прямо как морщины на вашем прекрасном лбу. Может быть, это вы убили Пат?
Отделаться от Влада оказалось непросто. Мы еще добрых полчаса просидели в садике, он то вспыхивал в раздражении, то угасал совершенно — я вдруг вспомнил, что Пат отзывалась о нем как о человеке очень неуравновешенном, иногда даже необузданном. Но, тем не менее, он помог мне. Я потихоньку начал представлять, как все могло произойти. Нужно было время и кое-какие сведения. Утром можно было начинать действовать — хотя в глубине души я надеялся, что когда мой незваный гость уйдет, Пат возьмет и просто появится.
Она не появилась.
Вы наверняка замечали, как меняется почерк из-за того, что мы теперь постоянно пользуемся компьютерной клавиатурой. Мой, например, изменился до неузнаваемости — как будто я снова вернулся в первый класс. Тогда мне казалось, что буквы — это картинки и каждую надо рисовать, высунув язык.
Стараясь быть разборчивым, я сочинил записку для Пат, где сообщал, что вернусь из магазина примерно через полчаса.
Я стал узнавать продавщиц, а они улыбаться мне — хотя, скорее всего, это были лишь профессиональные улыбки. Дома были остатки сыра, но я решил купить еще и не разоряться на настоящий пекорино романо, а приобрести нечто, что лежало валом в большой корзине. Сыр назывался итальянский твердый — «итальяно дуро» — и по виду напоминал пармезан или грана падано. Разница в цене была значительной — четырнадцать евро за пекорино и шесть за дуро. Вина я купил побольше, вместе с упаковкой яичных тальятелле — один евро девять центов за полкилограмма.