— Иду. Ты, Маркиза, дом сторожи.
Кошка хвостом хлестнула себя по бокам. Сердится.
Дождя не было третий день, но грязи оставалось изрядно, хоть продавай. Хорошо, лето. Осенью грязи больше, да еще стынь. А сейчас тепло. Глядишь, день-другой, все подсохнет, тогда хоть в туфлях ходи, по-городскому.
Я сел рядом со Степаном.
— Куда едем?
— В Волчью Дубраву, Корней Петрович.
— Что ж сразу не сказал? — Волчья Дубрава лежала в тридцати километрах, по нашим дорогам часа полтора. Пропала ночь.
— Говори, не говори, ближе не станет.
Мы поехали.
Кругом тьма. Электричество отключили. Лишь пару раз мелькнули тусклые огонечки — полуночники переводили свечи либо керосин.
— Кто там, на месте?
— Ракитин с группой. Виталик и Сергиенко.
Ага. Могучая кучка в полном составе.
Мы выбрались на шоссе. Десять километров приличной дороги промчались мигом. Потом свернули на Каменку, восемь километров дороги поплоше. И затем — уже на саму Дубраву, двенадцать километров грунтовой безнадеги.
Я оказался прав — приехали в три пятнадцать.
Месяц картинно висел меж звезд. Скоро светать станет. Ночь в июле только шесть часов, пришла на ум старая песня. На стихи Расула Гамзатова — тоже вспомнилось. В четвертом часу ночи какая дичь не вспомнится!
Фары высветили первые избы. Куда нам?
Мы остановились перед добротным двухэтажным домиком. Видно, крепко живут. Точно — наш! Тускло светились окна, да еще лучи фонариков рыскали внутри. Тоже без электричества. Весь район учат.
— Сюда, Корней Петрович.
— Ты прежде бывал здесь?
— Я везде бывал. Тут — в позапрошлом годе, — но причину не сказал. Степаныч, в отличие от меня, в четвертом часу человек неразговорчивый.
Во дворе дома стоял другой «Уазик» — тот, на котором прибыла могучая кучка.
Мы прошли в дом.
Я долго мыл сапоги в нарочно на то поставленном у крыльца корыте. На диком Западе у входа прежде ставили коновязь, а у нас корыто. Очень уж земля богата плодородным элементом.
Но как ни мыл я сапоги, а снял их на крыльце. С собою культурный человек из штатских непременно туфли носит — таково мое правило. Следов меньше остается.
Милиция же подобных правил не держалась: знаки пребывания виднелись в свете китайского фонарика, которым освещал путь сержант. Я вытащил свой, немецкий, с галогеновой лампочкой и лучшими в мире щелочными батарейками. Сам себе подарил на Новый Год, штука в наших палестинах архиполезная.
Дом был велик — по моим понятиям, разумеется. Метров по двести каждый этаж. Квадратных. А вот во дворце Ольденбургских, что поблизости, в каких-нибудь сорока верстах, так и погонных метров поболее будет.