— Так пусть ставит поскорее!
— Хорошая идея. Анна, кто у нас сегодня дежурит по больнице?
— Федор Федорович.
— Вот пусть он и организует осмотр Ивана Харитоновича. Тем более, Иван Харитонович — наш сотрудник.
— Но Федор Федорович того… — Анна покосилась на Харитониху.
— Ничего, если надо, он сможет, — я записал в журнале переработку, она пойдет в оплату, как сверхурочные, век бы их не иметь. — Если что, я теперь домой.
— А как же я? — спросила Харитониха.
— Как только Федор Федорович поставит диагноз бешенства, я тут же вернусь, — успокоил я жену сторожа. — Вернусь и сделаю вакцину по всем правилам антирабической науки.
Ушел я без сожаления. Дело свое сделал, рану обработал, а вакцинировать только из-за вздорной прихоти нелепой бабы — никогда.
А Федор Федорович выпьет нашатырю с водой, протрезвеет и развеется. Ему полезно.
Федор Федорович пил, и пил крепко, но его держали. Не сколько из жалости, просто другого невропатолога поди, найди. Невропатологом Федор Федорович был отменным. Знающим, опытным и даже известным. До буржуазного переворота (или революции?) он возглавлял кафедру нервных болезней в Черноземске и, подойдя к пятидесятилетию, совершил обычный для этих лет профессорский поступок, женился на студентке. И это бы не беда, но в порыве благородства Федор Федорович (заглазно — Фе-Фе) отдал семье квартиру и сберкнижку, решив начать жизнь сызнова на всех фронтах. Время тому благоприятствовало: Фе-Фе пригласили на должность заведующего кафедры в азиатскую республику, посулив и какой-то совершенно громадный оклад сразу, и чуть ли не трехэтажный дом вскоре, а затем и звание академика той самой республики.
Он и поехал. Провожали его слезно, кафедра рыдала, клялась в вечной любви и памяти, и лишь сознание того, что большому кораблю требуется большое плавание, как-то скрашивало горечь разлуки.
Но стоило профессору приехать в братскую советскую республику, как приключился очередной переход количества в качество. Выяснилось, что освободившейся от ненавистного русского ига стране требуются кадры исключительно титульной нации, а уж об окладах, жилье и академической мантии чужеземцу и думать нечего. Чемодан-вокзал-Россия, такой лозунг вывесили над входом в университет обретшие национальное самосознание студенты.
Фе-Фе и уехал. Вернулся в Черноземск немного напуганный, немного голодный, но предвкушающий радость воссоединения с любимым коллективом.
Коллектив же отчего-то радости не испытал. Бывшее его место стало для кого-то своим, и чтобы его вернуть, требовались не только связи, но и доллары. А у Фе-Фе и рубли-то кончались. Хорошая должность в больнице тоже стоила доллары. А на плохонькую брать профессора, доктора наук, без пяти минут академика как-то не решались. Долго тянулась история трудоустройства Фе-Фе, долго — и закончилась здесь, в центральной районной больнице.