— Как знать, — пробурчал Морозовский. — И потом, куда они свои яблоки-груши денут, если карантин?
— Да уж найдут, куда. Хотя, конечно…
— Вот именно. Я ж говорю — принцип домино.
«Плодовод» отправлял большую часть добра на консервный завод в соседний район. Был и свой заводик, но старенький, работающий на трехлитровых стеклянных банках. Линии постоянно ломались, а Бахмагузин их столь же постоянно чинил. Наш вариант мифа о Сизифе. Но всего выращенного заводику нипочем не одолеть.
— Водки осенью будет… — мечтательно протянул Соколов. — Нужно ж фрукты в дело пускать.
— Не водки. Кальвадосу, — поправил я. — Яблочная водка кальвадосом называется.
— А грушевая?
— Из сахарного тростника ром получается.
— Эк куда хватил… не Куба, чай.
Разговор разладился. Морозовский переживал беду на птицефабрике, Соколов обдумывал роман.
А я? Неужто у меня иных забот нет, чем деревяшки двигать, бодриться?
Мы скоренько договорились встретиться завтра — и разошлись.
Пожалуй, я просто пытаюсь спрятаться. Спрятаться в повседневную суету, мелкие радости и заботы, окружить себя людьми, создав барьер между собой — и чем?
От чего я прячусь?
От непонятного.
Взять бы отпуск, да махнуть куда-нибудь подальше… Главный врач так и сделал. А я, я опоздал. Карантин. Разве тайной тропой пробраться?
Ага. Подземный ход проложить, прямо до самого до Черноземска.
Да и кто мне даст отпуск во время карантина? В обычные дни можно больных в соседний район посылать, по договоренности. Когда тот хирург в отпуске, его больные ездят ко мне. Канитель страшная, хирургическому больному не до разъездов, потому в отпуск я не ходил. Зачем? Если останешься в Теплом, то это и не отпуск вовсе. Все равно бегут домой, выручайте, мол, экстренный случай. А выехать куда-нибудь — на какие деньги? Отпускные?
Это как инвалидам положили по пятьдесят рублей на санаторий от щедрот государства.
Думал-то я о постороннем, а ноги сами привели к УВД.
Зашел прямо в ракитинский кабинетик и, не здороваясь — виделись уже — положил пакет с клеенчатой биркой на стол.
Ракитин как дремал, так и продолжал дремать. А с виду — работает над документами. Сидит в позе роденовского мыслителя, подперев голову рукой, глаза полуприкрыты, на столе раскрытая папка. Эту его манеру я знал хорошо. Знал также, что система «свой-чужой» у Ракитина включена, и зайди сюда человек, перед которым дремать нельзя, он тут же проснется.
Я сел на стульчик у стены, подальше от раскрытой форточки.
Спит, и пусть. Как знать, что делал прошлой ночью Николай. И уж точно невозможно предсказать, что он будет делать ночью этой. Работа наша такая, работа наша простая…