Нико проговорил это так спокойно и просто, что я рассказала ему все, что тогда случилось, честно и откровенно, как никому прежде. И про сербских девушек, и про склоку, крики и обвинения. Про то, как меня толкнули, я упала и разрезала щеку, а Тереза всю ночь держала края раны.
— Значит, вы защищали друзей. Таким шрамом можно только гордиться.
Я вспыхнула и отвернулась к окну. На улице горели газовые фонари, в сумерках мерцали огни.
— Вам нравится Сан-Франциско?
— Его холмы напоминают мне о доме.
Я сказала, что в Кливленде и в Чикаго все было чужим, ведь земля там совершенно плоская. Он кивнул.
— «Как будто Господь может стереть вас одним махом»? Да, именно так.
Молли принесла нам чаю и тихонько уселась в углу, с головой уйдя в свои расчеты. Я спросила Нико, как он оказался в Америке.
Он долго смотрел в окно, потом сказал:
— У вашей семьи были оливы, Ирма?
— У всех в Опи было хотя бы несколько деревьев, разве что кроме мальчика-козопаса и нищих.
— Именно, нищих. Мой отец проиграл все наши оливковые деревья, одно за другим. Пока у французов были проблемы с виноградниками, мы еще как-то держались — поставляли на рынок свое вино, но когда они восстановили их, то уж, конечно, перестали покупать его. Отец бросил нас, и мой старший брат нанялся моряком, чтобы посылать домой деньги. Для меня на Косе работы не было, только поденщиком по сбору фруктов. Я не мог там оставаться. Вы ведь понимаете, Ирма, каково это — ты любишь свой край и все-таки должен уехать?
Я кивнула, и Молли в уголке тоже кивнула, горько сжав губы.
— У моего дяди был торговый корабль, он взял меня помощником плотника.
— А почему вы приехали в Америку?
— Мне стало любопытно посмотреть на здешние леса. Старик-плотник рассказывал, что в Америке какой только древесины нету — вишня, клен, разные сорта дуба, ясень, бук. Захотелось все это увидеть. Ну вот я и накопил денег на пароход до Нью-Йорка, а там уж выучил английский и устроился подмастерьем к краснодеревщику, сам он был из Германии. Отличный человек, просто прекрасный. Он мечтал посмотреть на секвойи, и прошлым летом мы сели на поезд до Калифорнии.
— И как ему, понравилось?
Нико провел ладонью по деревянной столешнице моей тумбочки.
— Эрнст умер в дороге, неподалеку от Айовы. Я закрыл ему глаза, поцеловал его и отвез к гробовщику, а тот позволил мне самому сделать для него гроб. После похорон я поехал дальше на запад. Так вот сюда и попал.
— Вы скучаете по дому? Не думаете вернуться?
— Там у меня ничего не осталось. Поля наши отец продал. Мне на Косе делать нечего. У вас, похоже, та же история с Опи?