— Ты слушай, Ирма, — говорили они, — слушай и соображай.
Учитель хлопнул ладонью по столу.
— Пусть Федерико работает кузнецом в Кливленде. Да, Ирма?
Я кивнула, слегка ошарашенная всем этим.
— А почему в Кливленде? — настырно поинтересовался Сальво.
— Потому что мой брат поехал туда, — напомнила я, но все наперебой уже выкрикивали другие названия подходящих мест: Бостон, Нью-Хейвен, Филадельфия, Чикаго, Балтимор.
— В Дакоте, — провозгласил кто-то, — бесплатно дают земельные участки. И ей дадут.
— Зачем это? Чтоб она там заморозилась до смерти? — встрял Сальво. — Дакота хуже России.
Учитель предложил Новый Орлеан, но негодующий хор голосов откликнулся: «Малярия!»
— Малярия, малярия, малярия! — весело вопил вихрастый мальчишка, пока мать не велела ему замолчать.
— В Нью-Йорке полным-полно итальянцев, — сказал мужчина с крючковатым носом. — У них свои рынки, магазины и церкви. Там и английский знать не нужно.
— И жить в трущобах, как моя сестра Анна Мария? — угрюмо откликнулась женщина в углу. — Шум, пьянки. Зимой дрожать от холода, а летом плавиться от жары. Вода плохая. Уборная во дворе, дети вечно болеют, на улицах грязь и мерзость. Сестра трудится по двенадцать часов в день, делает дамские шляпы, а хозяин говорит, что русские евреи справляются с этим лучше, и грозится лишить ее работы. Она харкает кровью. А у нее трое маленьких, да еще один на подходе, и муж-американец, который ее бьет. Он бросит детей, когда она умрет, и они пойдут на улицу, бедняжки. Возвращайся в Опи, девочка. Там у тебя хотя бы есть семья и чистый воздух.
В комнате повисло молчание, затем кто-то кашлянул, и снова загудели возбужденные голоса, толкующие про деньги, хорошие поля, нетронутую природу, кузена, чей друг открыл таверну, двух братьев, держащих скобяную лавку в Питтсбурге, и сестру, которая удачно вышла замуж — у нее даже ирландская служанка прибирает в доме.
Сладкие мечты закружили мне голову, как ветер кружит сухой лист: я возвращаюсь в Опи в прекрасном платье и в шляпе с пером. Покупаю Дзие трехкомнатный дом с резной деревянной дверью, на кухне новые кастрюли, фарфоровые тарелки с рисунком и пол выложен плиткой. Дети, которые родились уже после моего отъезда, дергают матерей за подол и спрашивают: «Кто эта американская дама?» Все вокруг радуются мне, улыбаются приветливо, и я счастливо обустраиваюсь в собственном доме.
— Уедешь за океан — станешь иностранкой, — медленно завел крючконосый, — даже если вернешься богачкой. Старые друзья выманят у тебя твое американское золото. Так случилось с моим дядей. Теперь у него нет денег даже на то, чтобы снова уехать. Он продал все, что мог, и снова нанялся поденщиком к землевладельцу.