В том, что Кирсанов предложит ей вернуться к прежним отношениям, Елена не сомневалась – это произойдет обязательно.
Впрочем, дед Василий, например, если бы был жив, наверняка бы согласился, а мать… Деда Василия подрубило производство, на котором он работал, – так тяжело он болел. У Елены до сих пор стоит перед глазами его лицо – живое, измененное хворью… Болел он долго и, хотя терял силы не по дням, а по часам, поначалу самостоятельно, пешком добирался до поликлиники, позже лечащий врач стал приезжать к нему домой. Но разве можно вылечить то, что не лечится?
Присев на край кровати, врач первым делом доставал стетоскоп.
– Ну-с, голубчик, как мы себя сегодня чувствуем?
В ответ обычно бывал слышен тяжелый задыхающийся хрип больного:
– Хреново.
– А вчера как было?
– Вчера еще хреновее.
– Хреновее, чем сегодня? Значит, дело пошло на улучшение… Так-так-так, – врач поспешно приоткрывал на деде Василии одеяло, совал в уши рогульки стетоскопа. – Ну-с, изучим процесс улучшения здоровья с точки зрения современной медицины.
Это повторялось два раза в неделю. Иногда, если дед Василий чувствовал себя хуже, – три раза…
В «Пельменной» Елена пробыла час, вышли вместе, когда вечер уже сделался смуглым, на Сретенке зажглись фонари, стало прохладнее и вообще ощущалось, что на город вот-вот упадет ночь.
Немного постояли у входа. Им было, что сказать друг другу, но оба они молчали. Потом Кирсанов, вздохнув зажато, поцеловал Елене руку, поклонился и, прихрамывая, двинулся вверх по бульвару, в сторону Чистых прудов. По дороге подхватил какую-то прутинку, небрежно хлопнул ею по штанине, затем откинул в сторону.
Елена по Сретенке направилась домой. Шла быстро, опустив голову и о чем-то сосредоточенно размышляя. Глаза ее были влажными.
Вере Егоровой все больше и больше нравился Николай Вилнис – литовец, который вопреки общей молве совсем не был медлительным молчуном. Разговаривал он нормально, если надо – говорил быстро, если не надо – медленно, по-разному, в общем.
На охоте, как говорили Вере, действовал стремительно, мог завалить любого зверя: и крохотного здешнего оленя, и голубого песца, чтобы любимой женщине было из чего сшить шапку и муфту, и огромного моржа, до тушенки из которого были очень охочи норвежские горняки из шахт Лонгьира, и сшибить на лету наглую чайку, выхватившую из бака с ухой большую рыбину… Словом, это был настоящий охотник. Профессионал.
Вилнис, когда появлялся в столовой, не сводил глаз с Веры. Приятели его смеялись громко:
– Смотри, зрение не потеряй!
Охотник тоже смеялся, крутил головой, но ничего не говорил. Вере Егоровой он также нравился. В нем имелся некий заморский шарм – Вилнис не был похож ни на одного из ее московских знакомых.