Чем только они там не занимались! И грибы собирали, сушили их на зиму и отправляли в Москву, и варенье закатывали по паре сотен банок каждый год, и картошку выращивали, не говоря уже о прочей огородной мелочи – укропе, редиске, брюкве, салате, и огурцы солили по своему собственному рецепту, который держали в секрете, огурцы сохранялись в аппетитном виде до будущего лета и хрустели на зубах, как молодые яблоки, и младших Егоровых воспитывали. Командовала парадом этим, конечно, Соломонида Григорьевна, и очень неплохо командовала.
Так вместе прожили они до самой смерти, поскольку ни одна из сестер больше не вышла замуж.
Часто вспоминали прошлое и иногда вечером за бутылкой какого-нибудь вкусного вина, купленного в райцентре, отмечали памятные для всех Егоровых даты. И тогда бывало всякое – и слезы, и смех, и песни из прошлого, и рассказы о прожитой жизни… Как обычно, Вера – моторная, буйная, – не сдерживалась, начинала материться. По любому поводу. Матерные словечки выскакивали из нее, как стройные песенные строчки, – и горькие рождались, и сладкие, – всякие, словом.
Услышав мат, первой начинала хмуриться старшая из сестер, Елена, сводила вместе брови:
– Ве-ера!
Вера мигом обрезала свой «спектакль» и вскидывала над собой руки, будто фриц, сдающийся Красной армии в сражении под Москвой:
– Все-все! Молчу, молчу, молчу!
За все годы совместной жизни в этом калужском домике сестры ни разу не поссорились – не было такого! Жили душа в душу и, появляясь зимой в Москве, иногда сходились вместе, светлели лицами, вспоминая быт той летней, ушедшей в бывшесть поры:
– Ах, как хорошо было!
А ведь верно: несмотря ни на что, было хорошо. И не только в Калужской губернии…
* * *
Старшая Егорова – Соломонида Григорьевна – дожила до 1975 года, воспитала не только внуков, но и правнуков.
До конца жизни она оставалась верна себе – не признавала ни стиральной машины, ни электрического утюга, ни иных удобных в быту вещей, стирала, кипятила и крахмалила белье вручную, гладила только чугунным утюгом, похожим на старый паровоз, украшенный клеймом едва ли не столетней давности, а может быть, и более ранней поры – завода времен царя Алексея Тишайшего.
Результат же у нее получался лучше, чем у тех, кто перешел на электрические и электронные рельсы: бабушка Соломонида, к старости сделавшаяся совсем маленькой, какой-то усохшей, душой чувствовала всякую ткань, ее фактуру, переплетения, но особенно – ткань бельевую. Она была мастером, мастерицей своего дела, из того профессионального цеха, который называли «белошвейным»…