Если раньше, у гостиницы «Москва», а потом по дороге на рынок он стеснялся Фроси, то сейчас перестал стесняться – наверное, так же бы он не стеснялся своей старшей сестры.
Комнатка, в которой жила Фрося, была небольшой, как, скорее всего, и все комнаты в этом бараке, тут все походило на птичьи клетки; в комнате имелось два окна и днем, надо полагать, было светло, но сейчас сквозь задернутые ситцевые шторки в комнату сочилась серая предночная мгла, а лампочка под самодельным, сшитым из того же занавесочного ситца абажуром, была слабой: электричество стоило денег и Фрося экономила его.
– Садитесь, – предложила Фрося майору.
Мебели в комнате было мало: прямоугольный стол, застеленный чистой, хорошо выстиранной скатертью, фанерный шкаф с легкой трясущейся дверцей, два стула и диван, неожиданно роскошный для простенькой обстановки: кожаный, с двумя пышными валиками и пухлой, словно бы накачанной воздухом спинкой, тщательно, на манер огородных грядок, простроченной швейной машинкой.
Савченко направился было к дивану, но остановился: на диване, прикрытые темным, в тон коже одеяльцем, спали две белоголовые, с коротенькими прямыми волосиками, девочки. Савченко кашлянул в замешательстве: он не знал, как быть? Может, развернуться на сто восемьдесят градусов и покинуть этот барак?
И вновь ухнул в пустоту – свою собственную, душевную, остался там один и начал рассматривать самого себя со стороны, ему было интересно – как же он поступит? И как поступит и будет вести себя Фрося?
– Садитесь на стул, – сказала ему Фрося.
– А это… – шепотом, неотрывно глядя на беловолосых девчушек – наверное, близняшек, – спросил Савченко, оглянулся испуганно: вспомнил, что Фрося еще у гостиницы проронила несколько слов о муже. Но выходит, у нее имеется не только муж?
Так и есть…
– Это мои… любимые, – ласково, окончательно оттаявшим голосом проговорила Фрося, – Катюшка и Надюшка.
– Рано еще спать-то, – проговорил Савченко и сам удивился тому, что произнес. Разве он специалист по детям, по детской жизни и детским снам? Он специалист только по собственному детству, а это и общее детство две большие разницы, как говорят в Одессе… Засек, что другой Савченко, нырнувший в пустоту и сделавшийся маленьким, совсем маленьким, укоризненно покачал головой.
– Набегались девчонки, – пояснила Фрося. – Да потом они привыкли рано ложиться. Рано ложатся – рано встают.
Она повесила авоську на гвоздь, вбитый в дверь – не стала из нее доставать ни мочалку, ни мыло, села на стул, устало свесила руки, сняла с себя кофточку и осталась в новенькой, затейливо сшитой блузке, которая, впрочем, не могла скрыть ни ее худобу, ни вздутых жил на шее и мужских ключиц. Вздохнула шумно, горько, бросила взгляд на Савченко, словно бы спрашивала. Что делать дальше?