В том бою моряки потеряли сорок шесть человек только убитыми…
Через два дня Коваленко вместе с капитан-лейтенантом Минаковым отправили в Кронштадт за пополнением – ряды батальона моряков дырок не терпели, их надо было обязательно заделывать.
В Кронштадте было сыро, угрюмо, к фортам по хорошо протоптанным ледовым дорожкам команды исхудалых, с синюшными лицами моряков подвозили на санках снаряды – пополняли запасы, а может, готовились к дальним стрельбам.
На фронте кормили лучше, чем в Кронштадте, фронту Ленинград вообще отдавал последнее, что у него было…
В казарме, где жили подопечные сигнальщицы, было холодно и тихо, – огромная казарма была почти пустой, в ней едва пахло жилым духом – обитатели казармы воевали. Пока Минаков оформлял в штабе бумаги, Коваленко прошелся по ряду залов, в которых стояли двухэтажные, тщательно заправленные койки, застеленные отсыревшими суконными одеялами, украшенные ровными подворотами простыней, и у него невольно сдавило горло – ведь это было его прошлое.
Зашел в помещение с высоким гулким потолком, где должны были находиться девчонки-сигнальщицы… Пусто. Все те же аккуратно застеленные двухъярусные кровати, похожие на маленькие корабли и – ни одного человека.
Куда же подевались девчонки? Неужели и их отправили на фронт? Горло защемило еще сильнее, Коваленко неверяще покачал головой: ну хоть их-то могли оставить в тылу – не всем же умирать, в конце концов!
В большое казарменное окно была видна улица, застеленная перекаленным камнем, забусенная жестким снегом, виднелись также металлические крыши соседних домов, окна, заклеенные полосками бумаги, нарезанными из старых газет. И так на улице было холодно, так одиноко, что Коваленко не удержался, подул себе на руки, потом натянул на пальцы серые нитяные перчатки.
Неожиданно в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги, Коваленко вслушался в них: шаги очень легкие, вполне возможно, девчоночьи, у мужиков поступь тяжелая, обувью иной Вырвизуб грохочет не меньше танка…
Через несколько секунд шаги замерли. Коваленко оглянулся – в дверях стояла девушка в матросском бушлате и черной форменной шапке. Не узнать ее было нельзя – Полина Егорова.
– Товарищ мичман, – неуверенно начала Полина и умолкла, словно бы не знала, что сказать. Коваленко, у которого при виде Полины что-то потеплело внутри, согласно покивал головой:
– Я – товарищ мичман.
Полина неожиданно кинулась к нему, обхватила обеими руками, прижалась к груди.
– Товарищ мичман, вы живы? – сквозь внезапно навернувшиеся слезы спросила она.
– Странный вопрос. Как видишь – жив.