– А у нас прошел слух – вы убиты.
– Слух, мне кажется, Егорова, сильно преувеличен.
– Это хорошо, товарищ мичман, это очень добрая примета, когда худой слух не подтверждается.
– Дай-то бог, Егорова, – мичман не выдержал, по лицу его скользнула улыбка.
– Это означает – будете жить долго-долго… – сказала Полина. – Есть такая примета.
Она отстранилась от мичмана, подняла усталое, с полукружьями под глазами лицо. Щеки ввалились, кожа на губах и подбородке шелушилась. В голову Коваленко внезапно толкнулась душная догадка.
– Да ты никак голодная, Егорова?
Полина кулаком смахнула слезы с глаз. Пробормотала неуверенно, спотыкаясь на собственном, не самом сытом голосе:
– Нас кормят…
Коваленко не сдержал вздоха.
– Я вижу, как кормят, – сунул руку в бездонный карман бушлата, достал широкий обрезок марли, в которую были завернуты два куска хлеба и большой, спекшийся в камень, который разбивать надо было, наверное, молотком, кусок сахара.
Холстину Коваленко развернул на подоконнике.
– Ешь!
Полина гулко сглотнула слюну, мигом натекшую в рот, переступила с ноги на ногу.
– Да вы что, товарищ мичман!
– Ешь-ешь…
– А вам?
– Я еще достану, не тревожься, Егорова, – из-под бушлата мичман достал немецкий нож в кожаной кобуре, трофейный, глутку сахара уложил на ладонь, пристроил ее поладнее, – и, коротко размахнувшись, ударил по глутке ножом.
Полина не думала, что кусок каменного сахара может так легко расколоться, но он раскололся – лопнул точно посередине, обнажив синеватое искристое нутро.
Это был настоящий сахар, не эрзац, сделанный из обжаренной свеклы, – довоенный, из стратегических наркомовских запасов, очень любимый мамой Солошей и дедом Василием: с одним маленьким кусочком такого сахара, держа его во рту, можно было выпить полтора самовара чая.
Одну из половинок глутки Коваленко также рассек надвое, потом снова рассек, и затем наколол несколько маленьких кусочков, – действовал мичман ловко, ножом бил точно, аккуратные твердые кусочки возникали на его ладони, будто по мановению волшебной палочки.
– Ешь-ешь, Егорова, сахар с хлебом – лучшая пища для фронтовика, – сказал он и, встретив смятенный, какой-то сомневающийся взгляд Полины, добавил: – Поверь мне. Сам только что из окопов – знаю, в общем…
Тихо, невесомо, боясь даже дышать, Егорова взяла один кусочек сахара, положила себе на язык, заела хлебом. Сахар вкусно захрустел у нее на зубах.
– Ну, как впечатление? – спросил мичман.
– Очень даже…
– Есть можно?
– Еще как!
– Ешь, ешь, Егорова, – мичман улыбнулся неожиданно грустно, – тебе надо есть.
– Это почему же, товарищ мичман?