Но где же Маняня, куда она подевалась, почему не греет своим сдобным телом дорогого мужа?
Маняни не было. Дядя Виссарион выматерился снова, но это не помогло. Тогда дядя Виссарион выдернул из-под головы подушку и накрылся ею, чтобы ни о чем не думать.
Снова уснул.
Проснулся, когда было уже совсем светло, под окном, сидя на ветке дерева, о чем-то громко переговаривались две вороны.
– Маняня! – прохрипел дядя Виссарион грозно. – Ты куда, зар-раза, подевалась? А кто будет мыть ноги мужу, а?
Не отозвалась Маняня. Тут дядя Виссарион почувствовал неладное, затих на несколько минут. Мысли тупо ворочались в голове, одна перескакивала на другую, Виссарион слышал треск, от которого ломило в висках, потом все исчезало и в черепушке горячим гвоздем возникал, корячась, один вопрос: где Маняня?
Это было непонятно, и Виссарион, ощущая, как что-то душное перетягивает ему глотку, начинал рычать, колотил кулаком по спинке кровати:
– Маняня!
Жгучее чувство, схожее с ревностью, возникало в нем, некоторое время Виссарион метался, хрипел, потом подхватывал подушку, натягивал ее себе на лицо и затихал.
А Маняня продолжала лежать на крыше… Лишь через два часа немного протрезвевший дядя Виссарион сумел подняться с постели и, шатаясь так сильно, что иногда он втыкался рукою в пол, бормоча что-то глухо под нос, начал обследовать пространство. А вдруг Маняня с любовником своим прячется где-нибудь здесь, в доме? Или во дворе, в куче песка? Или около бочки с водой? А?
Нашли Маняню только в двенадцать часов дня. Она была еще жива. Лежала около трубы, перевернувшись на спину и, сипло хлопая синими, с засохшей в уголках кровью, губами, стонала.
Отвезли Маняню в больницу, расположенную рядом, – по месту жительства, как принято говорить в таких случаях, – имени Склифосовского. Дежурный доктор, майор медицинской службы, обследовав Маняню, сокрушенно покачал головой:
– Не выживет.
Дядя Виссарион, из которого мигом вытрясло хмель не только вчерашней попойки (кстати, многие люди пили потому, что боялись всего – бомбежек, патрулей, очередей в магазинах, диверсантов, боялись, что их заберут на фронт – все это было, было! – они находили спирт, водку, гнали «сучок» на примитивных самогонных аппаратах, превращали в алкоголь опилки, щепу, навоз, кору поваленных взрывами деревьев и пили, пили, пили; единственное, что хорошо было – таких людей насчитывалось в Москве не так уж много. В основном, в тех кругах, где вращался дядя Виссарион), но и всех попоек предыдущих, побледнел.
– Как не выживет? – потрясенно охнул он.