— Снова полюбит стадионы, популярность, твою мать, — перебил Мон и вздохнул. — Группу Анри возродит, но вряд ли станет при постороннем вспоминать о романтических чувствах к «наследнице», если упрятал их поглубже и… надолго. Видишь панно?
— Да.
— Если папаше твоему плохо, он уединяется там. В комнате памяти жены. Я разок бывал там. Отец твой рисует картины, к каждой прикладывает диск с записью, делает пометку — что думает, в каком он настроении, а после отмечает в календаре дату.
Мистер Грин вернулся с террасы, сел на стул и обнял свой драгоценный портфель. Видно же, что ему скучно и он мается от безделья.
— Каким папа был до встречи с мамой? — спросила я.
Спинка плетеного кресла заскрипела. Учитель чихнул и тихо извинился. Мон задумался, почесал бровь.
— В студии — замкнутым и одиноким. На вечеринках после концертов — веселился. Он обожал внимание, славу, концерты, а журналисты с тупыми вопросами и камерами раздражали… Встретил «наследницу», и Группа «потеряла» беднягу Анри… Шестичасовой перерыв между выступлениями — по телефону узнаю, что мой друг в Городе! Обедает с девушкой, и обратного билета у него нет. А время то какое было! Самобытная музыка на протяжении десяти лет была в топе! Магнаты на радостях предлагали Анри выкупить рекламные места на его плече, запястье, ноге, шее, груди! Он посылал всех. Меломаны неудержимо скупали сувениры с именем и фотографией кумира, ходили на концерты, рассказывали об увиденном и пережитом. Помню дерзкие рукопожатия, взаимопомощь, живое общение и громкие споры — седьмая пластинка — плохо, первая и вторая — шедевр. Но папочка твой обожал музыку, сыгранную на импровизации. Если пребывал в настроении удивлять публику, мог на ходу замутить шикарное соло. Только знаешь, чем Группа отличалась от моей? Дона? На папашу твоего давили, его обязали быть новатором и создавать доступное, на наши же плечи подобную задачу не возлагали.
Мон засмеялся. Учитель прислушивался к каждому слову и не подвал виду, что заинтересован рассказом. Он постукивал каблуком в ритм и притворялся, что увлечён работой Фелла и Дона — ему с детства удавалось одновременно читать психологически сложный роман и смотреть любимое телешоу матери, «полоскавшее нижнее бельё гостей». Иногда он оборачивался и отмечал, что у нас с Моном доверительные отношения. Друг отца брал мою руку и по-отечески, с заботой в глубоко печальных глазах, сжимал замершие пальцы. Восхищение не сходило с моего лица. Певучий голос Мона убаюкивал, успокаивал.
Аплодисменты Фомы в адрес Дона… Барабанщик бросил на пульт жёлтую кепку, нацепил парик с длинными волосами, взял гитару отца и мысленно отправил себя на концерт Группы. Он наклонялся, как папа, перебирал струны его стилем, намеренно позволял длинной чёлке падать на глаза и призывал Фелла и Макса не отставать от заданного темпа.