Глядя на залитые светом купола и крыши, я пробормотала:
— Ромул и Рем взошли на гору,
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: «Здесь будет город».
«Город, как солнце», — ответил Рем55. — Русские стихи о Риме? — спросил Георгис.
Он стоял позади, засунув руки в карманы, и глядел на Тибр.
Я кивнула.
— Пойдемте, покажу еще один апельсин. Он за стеной, так что съесть его вы не сможете.
Спустя минут десять мы по очереди заглянули в круглое отверстие в ограде базилики Санта-Сабина. За ним рос потомок прародителя всех римских апельсинов. По легенде, привезенный в город лично святым Домеником. У потомка был высокий гладкий ствол и тонкие вьющиеся ветви. Картинка за стеной напоминала гравюру.
В завершении темы отверстий мы поглядели в самую известную римскую дырку — замочную скважину в воротах монастыря Мальтийского ордена. За ней в конце монастырского сада виднелся купол собора Святого Петра, словно он стоял в конце аллеи. И не скажешь, что между ними лежала река и километры улиц.
— Это интересное место, — сказал Георгис, показывая интерактивную карту в своем телефоне, когда мы отошли от ворот. — Смотрите, вот очертания Авентина и на его краю — монастырь Мальтийского ордена. Раньше он принадлежал тамплиерам. А они верили, что холм — это замаскированный от непосвященных глаз корабль. Видите его нос, устремленный к Тибру? Однажды он снимется с якоря и отправится к Святой земле. Архитектор Пиранези, когда получил заказ на реставрацию монастыря и его территории, четко следовал этой легенде. Кстати, скважина в воротах с видом на сад и купол Сан-Пьетро тоже его рук дело. Так вот, по замыслу Пиранези, монастырская церковь, что стоит на краю обрыва, — это рубка корабля, сады — канаты на борту, ограда монастыря — фальшборты. А обелиски на площади, где мы с вами сейчас смотрим в мой планшет, — мачты.
— Cлышу, как они скрипят, — закрыв глаза, улыбнулась я.
Хорошо, что быстро открыла. Взрезая пространство ревом, промчался мимо парень на «веспе». Подол платья рванулся за ним по воздушной дорожке, а молодой гонщик уже несся по улице вниз — туда, где бурлил город, стояла очередь желающих вложить, наподобие Одри Хебперн, ладони в Уста истины, перекликивались, смеясь, официанты кафе перед Пантеоном. Темным сполохом метнулась с пинии стая ворон. Такая огромная, что солнце сквозь нее прорывалось вспышками. Замерев на секунду, неожиданно для самой себя я пробормотала по-русски:
— Кажется, я жива.
Днем мы сидели в пиццерии неподалеку от Испанской лестницы. Нас окружала пестрая толпа: японцы, молодые отцы со спящими в кенгурушках младенцами, одетые в футболки и затертые джинсы длинноволосые девушки модельной внешности, элегантные старушки с укладкой на голове и в туфлях на каблуках, болтающие по мобильному телефону монахини, какие-то люди с расписанными лицами и бритыми головами — словом, обычная римская публика.