— А покупатель кто?
— Я знаю? Вроде итальянец наполовину. Хотя компания у него вполне греческая. А настоятель задумал на вырученные деньги чуть ли не Критский Афон устроить в Астерусии, на монастырских землях.
— Отдав их часть турбизнесу? Как-то нелогично.
— То-то и оно. Особенно учитывая личность отца-настоятеля. Про него даже дикие люди вроде тебя слышали… Не бей меня по голове, женщина!
Настоятель на острове был известной фигурой: при нем в монастыре открылась бесплатная школа ремесел, где монахи учили детей рисовать и столярничать. Часть выручки за проданные вино, масло и мед, которые делали насельники монастыря, перечислялась в сиротский приют для девочек при соседней женской обители. Также монастырь жертвовал деньги на строительство сельских больниц и школ в разных концах острова. Архимандрит Тихон слыл человеком благочестивым, к стяжательству не склонным — по церковным праздникам выстраивалась большая очередь желающих получить его благословение.
Ваня вздохнул:
— Тут еще в другом, знаешь, странность. Зимой и весной дядя был офигенно веселый, светился весь. Будь он мирянином, я б решил, что влюбился на старости лет. Раз, когда я к нему приехал, встретил меня с таким, знаешь, — Ваня сделал виток рукой с сигаретой, — взглядом горящим. Обнял и в макушку чмокнул. Он так последний раз делал, когда мне лет десять было. И все про благословение Божье твердил. А в следующий приезд уже был мрачный и дерганный. И лицо серое, за сердце то и дело хватался. Сердце ж больное у него. Просто тут, на Крите, оно почти не беспокоило его… до недавнего времени.
— Ну а говорит-то он что?
— Та ничего не говорит! И мобильник отключил, который я ему подарил, чтобы на связи всегда был. Съезжу, в общем, к нему.
Вечером, когда за Иваном заехал Михалис и они отбыли в Ханью, я позвонила Маркосу. Вместе с уходящим летом хотелось закончить и эту историю.
Маркос был сдержан. Делал длинные паузы между репликами. Вероятно, не только от волнения, но и от похмелья. Я извинилась за резкое поведение и пожелала ему удачи. Давно, в завершении краткого и не особо счастливого романа, один человек сказал: «Удачи тебе, Вера». Фраза его была что похоронный колокол. И правда: та часть моего сознания, что еще оставалась по-детски припухлой, поуменьшилась в объемах. Со временем я превратила личный ужас в орудие расставания. Испытывая при этом тайное удовольствие от легкости, с какой произносила страшные для меня когда-то слова. В чем, конечно, была изрядная доля самолюбования.