Утром Георгис положил рядом мой рюкзак и мягко сказал:
— Переоденься. Пора…
Я чувствовала себя лягушкой, прыгающей в пасть удава.
Я должна была одеться в черное.
На самом дне рюкзака, под одеждой, пахнущей ветром и солью, притаились черные юбка и водолазка. Те, что я примеряла перед зеркалом, собираясь к митрополиту, и Ваня еще шутил. Нет. Стоп. Иначе начну визжать.
Когда я вышла из ванной, Георгис протянул мне чашку с остро пахнущей жидкостью. Кажется, ее выписал врач.
И мы поехали.
Капли сильно затуманивали разум. Мелькали за окном расплывшиеся силуэты деревьев, а в памяти — обмылки фраз Георгиса, сказанные вчера. Что Иван с Машей узнали, кто стоит за убийством настоятеля, и Маша написала заявление в полицию. Что на двоих предполагаемых душегубов, виденных нами возле ущелья, составлены фотороботы. А после гибели Ивана их объявили в розыск на Крите.
Застрелили Ивана в сердце. Ночью возле его дома.
На этом месте все влитое-вколотое в меня дало сбой. Я завизжала. Или закричала. Помню только толчок от резко съехавшей на обочину машины. И что меня сильно сдавило. Ни плечами, ни подбородком пошевелить я не могла. Голос повторял слова, осознанные не сразу:
— Вера, смотри на меня!
Я посмотрела.
— Молодец. Открой рот.
Я открыла.
— Теперь глотай.
Я проглотила таблетку.
Через какое-то время я вздохнула. Руки перестали сдавливать меня, я откинулась на спинку сиденья, и за окном снова замелькали деревья.
— Зачем он поехал домой… вы же ему говорили. Не слушает… никогда не слушает! Это я сглазила, когда сказала Маркосу, что мы едем на похороны. Вот и едем, — бормотала я чуть онемевшими от лекарств губами, не сразу отдавая себе отчет, что говорю по-русски.
Еще один раз я упала в обморок в церкви — когда прощалась с Иваном. Он лежал в синей рубашке. Той, что была на нем, когда мы до полуночи стояли на террасе отеля «У самого моря», обмывая нашу воплощенную детскую мечту.
Милосердный инстинкт самосохранения почти начисто стер этот день из памяти. Помню только белое как мел лицо Розы Михайловны. Ей периодически становилось плохо. Кажется, о чем-то она меня спрашивала и что-то я ей отвечала. Помню плачущих Михалиса и Манолиса. Помню полицейских поблизости от нас с Георгисом, с которыми он часто переговаривался.
Пока не кончилась служба и потом на кладбище я сосредоточилась на одной мысли: больше в обморок падать нельзя. Неудобно перед собравшимися. Сколько им меня ловить? Потому ничего я не слушала и ни на что не смотрела. Просто старалась дышать.
В обратный путь тронулись, когда смеркалось. Припустился мелкий дождь.