Свернув с улочки в апельсиновый сад, мы вышли к лужайке, со всех сторон попираемой плодовыми деревьями. От замка остался маленький пятачок разрушенных стен с бурьяном внутри.
В своем нынешнем виде развалины замка Да Молинов отталкивали и пугали. С каменной кладки во все стороны топорщился косматый кустарник, навевая ассоциации с чем-то ведьминским, нечеловеческим. И в фантазии писателя, и в реальности, описанной Софией, это место служило ареной страшных событий. Правда и вымысел, прочно сросшиеся меж собой на Крите, иногда свидетельствуют об одном и том же. Предатель везде оказывается предателем. И кровь, пролившаяся из-за него, питает одну и ту же землю.
Георгис разобрал каменную пирамидку под проемом окна. На крышке железного пенала извивался червяк. Стряхнув его, он передал мне записку.
Я перевела:
«Дорогой Иван!
Тайник находится возле церкви Святого Антония в ущелье Агиофарагго. Если стоять лицом к дверям, по правую руку, у самого угла, увидишь белый камень. Возьми с собой небольшую лопату или кирку — поддень его. Под ним будет сложенный из камней саркофаг с углублением в виде креста посередине.
Церковь Святого Антония очень древняя. Когда-то на ее месте была скальная церквушка, где первые христиане острова тайно справляли обряды. Хотелось бы знать, кто и когда устроил этот тайник для Евангелия.
Однако уже темнеет… У меня дурные предчувствия здесь. Еще недавно я сидел на теплых камнях возрождающейся Арадены, вспоминал и улыбался. А теперь сердце сжимает тоска. Возможно, место такое. Страшное. Крит — это поцелуй прошлого и настоящего. Иногда он горький.
Обнимаю тебя, мой мальчик».
Пока мой мальчик не пришел, я позвонила из отеля брату и выяснила, что у них все в порядке.
На следующий день мы включили телефоны. И почти сразу у Георгиса зазвонил мобильный. Он слушал. Лицо его как-то затвердело. Нажал отбой. Взял меня за плечи. Сказал.
И я потеряла сознание.
Не знаю, сколько раз я приходила в себя и снова проваливалась в темноту. От мысли, что Ивана больше нет.
Из того дня помню только лицо Георгиса, врача, делающего мне укол в вену, и опять темноту.
Само сознание было болью.
Когда я очнулась, Георгис присел на кровать и, нагнувшись, сказал:
— Послушай. На похоронах может быть опасно. Их еще не поймали… Это даже лучше, ты будешь помнить его живым.
Я резко села, стало не хватать воздуха:
— Нет! Пожалуйста! Поедем, я должна!
И почти задохнулась, растопырив пальцы от недостатка кислорода на манер куриной лапы.
— Хорошо… хорошо. — Георгис уложил меня обратно, протянул таблетку, и, когда меня уже одолевало серое забытье, я слышала, как он о чем-то говорит по телефону.