— Крутой, мать твою, молодец! — крикнул Таракан, вскидывая вверх кулаки, как футболист, засадивший мяч. — Под дых ему, педерасту!
Танк горел, окруженный заревом. Гранатометчики, разбросанные взрывом, падали на колено, стреляли все в одну сторону, пускали в черные обломки светящиеся головешки гранат. Нащупали среди мусора живую машину. В сумерках ахнул взрыв, вознесся второй фонтан бело-зеленого света, полилась расплавленная ртутная плазма.
Два зарева колыхались над площадью. Две подбитые машины испускали металлический дух.
— Крутой ушел, ей-Богу, ушел! — Ноздря вытягивал шею, прислушивался, словно хотел различить среди взрывов и выстрелов легкую поступь убегавшего бронебойщика.
Стемнело, а они все еще ждали возвращения Крутого. Проходили часы, а Кудрявцев все вглядывался в сумрачную площадь, не мелькнет ли быстрая, бегущая к дому тень. Было пусто, мрачно. Мелко шел снег. На площади, в двух местах, среди черных руин, едва заметно светилось. Словно всходили две зимние тусклые луны, затуманенные ветром и снегом.
Таракан нашел на кухне палку. Укрепил на ней красную скатерть. Выставил в разбитое окно. Ветер подхватил тяжелую ткань, колыхнул ее вдоль фасада. Флаг казался черным, хлюпал, волновался в ночи.
Весь день Бернер проспал на уютном диване в своем домашнем кабинете под пушистым австралийским пледом. Проснулся под вечер, когда высокие заледенелые окна были темно-синие, узорные листья инея слабо переливались, словно в куски голубого льда были вморожены чертополохи. С дивана из-под темного пледа он с наслаждением смотрел на эти недвижные хрупкие заросли.
На стене висели иконы, коллекция, которую он собирал у антикваров, делал заказы в далеких городах Сибири и Русского Севера. По стенам были развешаны святые, апостолы и пророки, а прямо над ним на толстой, изъеденной и почернелой доске святой Николай, белобородый, лобастый, прижимал к груди священную книгу, крестил Бернера длинными, похожими на цветочные лепестки перстами.
Было тихо, только внизу сквозь анфиладу комнат слышался голос жены, говорившей по телефону. Марина смеялась, ее теплый домашний смех, старинная позолота икон, мягкость пушистого пледа и колючие ледяные узоры на окнах вызывали у Бернера сладостное чувство покоя, благополучия и надежной безопасности, в которых он пребывал в первые часы нового года. Краткая, на один день, передышка, после которой он снова ринется в опасные, увлекательные авантюры.
Он принял ванну. С наслаждением погрузился в ее мраморный теплый объем, чувствуя бедрами и спиной мягкие овалы, глядя, как из блестящего крана падает с бархатным гулом вода. Розовая, пахнущая ягодами пена шампуня плавала вокруг его плеч и груди, словно взбитые сливки.