А враги всё валили и валили...
Я стал сражаться ещё неистовее, когда начали умирать мои товарищи. Я продолжал двигаться на автопилоте; а перед глазами то и дело появлялись их тела, уже неспособные к жизнедеятельности. И ведь почти ни за то пострадали...
Библиотекаря убили первым. Видимо, до сих пор не привык обращаться с оружием... И вот - результат: на него одного монстров пришлось слишком много. Один, кажется, даже был в золотых доспехах... наверное, именно в тех, которые были украдены у Бронника.
Следующим пал Картограф: в него попала стрела с ампулой зелья разложения вместо наконечника. Наловчились скелеты палить из луков...
И далее по нарастающей, каждые несколько минут: Бронник, Церковник, Мясник, Могильщик... Некоторые погибали по глупости (Бронник, включая "центрифугу", так увлечённо закрутил мечом вокруг себя, что случайно отхватил себе голову), некоторые - по воле случая (Мяснику в затылок врезалась не замеченная им склянка с зельем отравления, он отвлёкся, и монстры его добили), остальные - просто потому, что не могли справиться с таким напором врагов...
Лишь я продолжал неутомимо рубиться, защищая себя - последнего живого человека в этом жестоком мире.
Элла... Моя единственная настоящая любовь... да и она не продержалась хотя бы месяца. Я сражался, видя перед собой не поле боя, а её позеленевшее тело с отрубленной головой (акт милосердия, совершённый Могильщиком, которого позднее разорвал на части крипстер-камикадзе), на которой печально светились красным глаза с застывшим в них ужасом последних секунд человеческой жизни.
Кости врагов трещали под моими ударами, свистел, рассекая воздух, клинок, из ран изливались потоки крови; я молча скользил в этом море смерти. Глаза застилала туманная пелена... нет, не слёз и не предчувствия собственной скорой кончины - небытия. Я перестал на время быть собой, превратившись в беспощадного безымянного воина, жаждавшего лишь одного - возмездия.
Не помню, сколько именно продолжалась эта бойня. Но когда облачное небо посветлело настолько, что стало возможным догадаться, что уже утро, я вдруг ощутил себя обессилено сидящим на траве, прислонившись спиной к стене дома, в котором жил последние двадцать пять дней, - посреди океана трупов, часть которых постепенно, одного за другим, стало охватывать пламя.
Кожа зудела многочисленными мелкими ранами и царапинами, которых я не мог сосчитать. Я пребывал в прострации, чувствую лишь пустоту оперативной памяти своего мозга. Как будто меня подменили истерзанной куклой в натуральную величину с поставленным на самую малую мощность мыслительным аппаратом.