Мой мозг - моя крепость. И этим всё сказано.
Вдруг под мечом не оказалось ничего: клинок словно провалился в пустоту. Да так оно, впрочем, и было. Я еле успел отдёрнуть руку, чудом не полетев вниз, увлекаемый весом оружия. Надо быть поосторожнее, если я, конечно, хочу довести до конца все запланированные акции.
Я стал водить мечом в стороны, нащупывая мост. Он оказался чуть справа; видимо, после короткого боя со скелетом я несколько отклонился от нужного направления.
И как, интересно, мне перейти на ту сторону, а?!
Ширина моста в данной ситуации позволяла лишь ползти, а посему выбора у меня практически и не было.
И я, не чувствуя ни малейшего унижения, опустился на четвереньки и отправился дальше, упорно приближаясь к выходу, через который можно будет попасть на поверхность.
Ступил на площадку... поднялся по верёвочной лестнице... распахнул дверь... пробежал по ступенькам... открыл ещё одну дверь...
И оказался снаружи, под лоскутами туч цвета рыбьей чешуи, на твёрдой земле, в месте, которое недавно было полем грандиозной битвы.
Должно быть, выглядел я ужасно: одежда грязная, рваная, прожжённая зельями и почти целиком залитая кровью, открытая кожа наполовину в рубцах и коросте, на лоб спадают отросшие волосы, а нижнюю половину лица оккупировал редковатый лес бороды. Краше в гроб кладут, ага. Робинзон середины двадцать первого века, побывавший в переделке. Смотрюсь, наверное, лет на сорок, - хотя мне только двадцать шесть.
Холодный ветер толкнул меня в грудь, словно не желая уступать мне дорогу. Я съёжился и поспешил к своему бывшему дому. Где-то там должен лежать мой пиджак, который мне стопудово скоро понадобится: по всей видимости, здесь лето уже кончалось. Точно я не знал, потому что жители календарь не вели - а теперь никогда и не начнут.
Я шёл по земле, ещё хранившей память о том побоище: брошенное оружие, застывшие красные потёки, изуродованные трупы. Воспоминания, выплеснувшиеся из резервуаров мозга, пронзали моё сознание тысячами игл, но я успевал вовремя их вытаскивать, заталкивать обратно и, образно выражаясь, залеплять пластырем поле высшей нервной деятельности.
Я не желал признаваться себе в том, что мне тоже всё-таки бывает больно о чём-то думать.
Вот и дом. Там всё так же, как и в ночь битвы: трупы зомби на полу (их ведь прямые солнечные лучи не коснулись, вот они и не сгорели, зато уже активно разлагались), кровь, беспорядок... и запах, как в морге, где сломались все холодильники. Сдерживая спазмы в желудке, я наклонился и выудил из-под кровати пыльный, но не осквернённый никакими жидкостями пиджак. Скинул окровавленную рубашку, надел вместо неё. И сразу стало теплее и как-то... приятнее.