Вся станция была перекрыта заборами, ограждениями и турникетами на вход и выход. Попавший за решетку местный озабоченный народ вместе с пассажирской братией, одетой кто во что горазд, дрейфовал мимо киосков, павильонов и прилавков лицензированных продавцов, торгующих втридорога, и здания вокзала, одна из дверей которого вела в супермаркет, немного сбивающий перронные барыши. Стесненное у путей пространство было относительно свободным только в небольшом внутреннем сквере вокзала, где настроение продать хоть что-нибудь оживлял памятник местному подвижнику. Когда-то он был обласкан советской властью за призыв не ждать милостей от природы — теперь вот тоже оказался за решеткой.
Почему-то Прянишникову вспомнился Генка Курепин, которого он пару недель назад, направляясь на юг, увидел на одной из московских станций. Поезд почти плыл вдоль перрона, так что у Прянишникова было достаточно времени разглядеть пожилого мужчину с высоко поднятой головой и прыгающей походкой, тянущего за собой сумку на колесиках. Знакомые жесткие вихры, разлетающиеся во все стороны, большие мясистые уши с торчащими из них седыми волосинками, открытый лоб, упрямство во взгляде, узких ноздрях, бритом подбородке — вылитый Курепин.
Прянишников уверил себя, что это Генка еще потому, что лет двадцать назад, когда часто ездил на электричках, собирая отзывы на свою диссертацию, среди вышедшей на той же станции толпы выделил и хорошо рассмотрел пару, которая вела себя как зять и теща. Прянишников ни секунды не сомневался, что это Генка с тещей, из чего следовало, что хитрый Курепин пристроился где-то в Москве или поблизости, но, благодаря опустившим страну демократам, ничего не приобрел и мыкается, как все.
То, что они с тещей мыкаются, было в их движениях и в глазах — эта общая растерянность, особенно характерная для простых москвичей, временно лишенных возможности отличаться от провинции. Тогда они вместе тянули за собой полную продуктами новую сумку на колесиках. Не исключено, что двадцать лет спустя Генка тянул за собой ту же самую сумку, — он всегда очень бережно относился к своим вещам.
Генка, как и Прянишников, был из интернатских «ежиков», но из соседнего класса, десятого «ж». Сегодня Прянишников мог поклясться, что с первого взгляда они с Генкой ревниво следили друг за другом, старательно избегая сближения не только из-за свойственной юношам застенчивости, но и по причине большой внешней и внутренней схожести, которую чувствовали оба. Черты лица Прянишникова с возрастом смягчились, нос его перестал казаться большим, с ним гармонировали маленькие глубоко посаженные глаза, умеющие смотреть, подбородок окреп, кожа была ровной и загорелой, и вообще он приобрел определенную привлекательность, а вот в десятом классе они с Генкой были очень похожи некрасивостью формирующихся черт: и остротой выделявшихся носов, и глазами, и детской припухлостью щек, и гладкими подбородками. Генка был только чуть покрупнее, пожилистее, повыше ростом и по-другому говорил — рублеными фразами, отрывисто, с ноткой вызова в голосе.