— Но что же? Что?
К нему приблизился Шоа и тоже лег в воду; он хотел умереть, но не от бесчисленных укусов насекомых.
— Убежал от комаров, — пояснил он. — Их много, и аллах дал им мечи, чтобы колоть нас.
— Да, — вздохнул Эль-Сейф, но тут же возразил:
— Нет, нет! Это не так! Их не много!
— Их много, — настаивал Шоа. — Их столько, сколько воинов у пророка.
Но Эль-Сейф имел в виду не комаров; он говорил о тех, которые захватили его и осудили; да, у них были мечи, но их было не много!..
Наступила ночь, и комаров появилось еще больше.
— Хорошо лежать в воде, — произнес Шоа. — Тело ослабнет, и душе будет легче покинуть его.
— Нет, — возразил ему Эль-Сейф. — Я хочу жить!
— Ты можешь хотеть только то, что хочет аллах, — отвечал ему Шоа.
— Но аллах хочет, чтобы я жил! — выкрикнул Эль- Сейф. — Для этого он и создал меня! — Эль-Сейф встал. В голове у него проносились вереницы мыслей, и снова перед ним замелькали туманные картины, как тогда, когда у него не было нити, на которую можно было бы нанизать их.
Он побрел к берегу, но в темноте споткнулся о Гамида, который тоже лежал на отмели и дремал. От толчка Гамид пришел в себя и закричал:
— О проклятый! И здесь ты не даешь мне покоя! Зачем только я помог тебе бежать из тюрьмы, зачем не оставил тебя в той горячей духовке? Ты споришь с аллахом! Зачем я верил тебе…
— Гамид! — наклонился над ним Эль-Сейф. — Брат, возьми себя в руки! Не против воли аллаха выступил я, а против воли людей, против злой воли. И если я виноват, то только в том, что не знаю, в чем моя ошибка, в чем ошиблись мы все. Вот что меня мучает. Не комары.
Его мучали и комары, но он не обращал на них внимания.
Перед восходом солнца комары исчезли, но когда солнце взошло, оно сразу же начало немилосердно жечь. Кожа у всех была, покрыта тонким слоем соли, но казалось, что соль проникает внутрь их тел, потому что их мучала ужасная жажда, словно они наелись чего-то пряного.
Но они ничего не ели, и даже чувства голода у них не было, только жажда.
В полдень Гамид взобрался на скалу и, стоя там, принялся выкрикивать страшные проклятия, обращаясь к парусам корабля, маячившего вдали. Он кричал весь день, но к вечеру обессилел и принялся молиться, опустившись на колени и протянув руки к недоступным парусам.
— Как ты можешь так себя вести, если ты умеешь читать и писать! — укорял его Эль-Сейф. — Мудрость это не только уметь читать и писать, мудрость — это уметь быть человеком…
И лишь Шоа молчал. Он лежал в тени, лицом к скале и не шевелился. Он жаждал смерти, протягивая к ней самого себя, как Гамид протягивал руки к далеким парусам.