В эпоху Просвещения я познакомилась с Рудольфом.
Я встретила его в Италии, в одну из тех ночей, когда Эш, не слушая мои увещевания и не обращая внимания на запреты, ушел в отрыв. Я же, желая отогнать грустные мысли, отправилась гулять по городу. Была весна, цвели померанцы, а улицы и площади дышали свежестью. И тем неожиданней был стон, донесшийся до моего чуткого слуха с одного из переулков.
За годы своей нежизни я слышала предостаточно и стонов, и криков. Мне пришлось научиться закрывать на это глаза — жертв было слишком много, а количество тех, кому я могла бы помочь стремилось к нулю.
Но в этот раз рядом не было потомков графа, и потому я позволила себе жалость. Я поспешила туда, где кричали, но опоздала — bandito забрал у Рудольфа кошелек, вместе с жизнью, оставив его умирать в аромате цветочного теплого вечера.
— Хочешь ли ты стать таким, как я? — сверкнув глазами и выпустив клыки, спросила я у него.
Сил его едва хватило на кивок и я поспешила прокусить свое запястье, чтобы кровь тонкой струей потекла ему на губы. Я успела вовремя — сделав пару глотков Рудольф закрыл глаза и перестал дышать.
Зная, что это вовсе не конец, я поспешила отнести будущего вампира в укрытие, где его не смог бы достать губительный свет солнца.
Очнувшийся, он назвал мне лишь свое имя, сказав, что прошлое теперь умерло для него в том переулке. Я не настаивала на большем.
Рудольф неуловимо отличался от остальных новообращенных, хотя я и не понимала, чем именно. Он стал моим первым, по-настоящему близким мне вампиром, после Эша. И единственным, кто остался жить с нами.
Эшвард был недоволен таким раскладом, ведь Рудольф действительно желал помочь и поддержать меня. Поэтому, почти сразу после появления Рудольфа, Эшвард обратил Севастьяна, словно назло мне. Так нас стало четверо.
Севастьян был неплохим — сильным, честным, преданным, однако верил Эшу целиком и полностью.
Конец нашему квартету настал в двадцатом веке, когда я ввела в клане запрет на свободное убийство людей, к которому шла долгими, маленькими шажками, не вызывающими подозрений.
Мои потомки, хоть и с недовольством, но приняли его, убежденные, что я руководствуюсь лишь безопасностью клана, ведь мой образ надменной стервы только укрепился среди вампиров, и предыдущие ужесточения правил уже не могли этого изменить.
Эш возмущался каждому такому изменению, но не рисковал выступить открыто, ведь и сам столько веков прежде упорно поддерживал мое главенство. Я же, все еще лелеющая безумную надежду его исправить, потакала многим его прихотям, прощая куда больше, чем остальным. Если же его поступки окончательно выходили за рамки, мне приходилось ставить его на место, чтобы сохранить свой авторитет, но это мало на него влияло.