Но эти внушения были самыми мягкими из того, что он делал со мной. Ведь все мои маленькие провалы в памяти были не случайны — это граф заставлял меня забыть. А с учетом того, сколько же их было за пятнадцать лет, выходило, что большая часть моего брака — это ложь.
Граф не стеснялся пользоваться своими силами, а если и решал оставить мне память, то убеждал, что произошедшее было лишь сном.
Впрочем, я даже успела порадоваться тому, что столько лет жила в беспамятстве. Ведь у моего мужа были весьма своеобразные предпочтения.
Прожитые годы (он ни разу не говорил, сколько же их было) сделали его жестоким и кровожадным, презирающим и не приемлющим само понятие тепла, любви и заботы, расценивающим эти понятия как слабость. Единственной его целью было хоть как-то развеять скуку, первого врага вечной жизни, и частью развлечений было мучение людей.
Мучение меня.
Ведь все эти ссадины, синяки и царапины вовсе не были плодом моего воображения, они были пугающей реальностью. Ведь за время брака я успела пройти все орудия пыток, что придумал человек к 1000 году от рождества Христова.
Закончив свои дела граф стирал мне память, иногда оставляя маленькие ее клочки, намеки на произошедшее. Моя растерянность и непонимание, мой страх — все это забавляло его. Он искусно управлял моим разумом, держа тонкую грань между мной и безумием.
Иногда, когда у графа было хорошее настроение, он внушал мне удовольствие от своих пыток и тогда я кричала уже не от страха, а от наслаждения, в то время пока он терзал мою плоть. В этом плане можно сказать, мне повезло немного больше, чем другим его жертвам. Жертвам, которые заканчивали жизнь долго и мучительно в его покоях. Жертвам, с которыми он не церемонился, издеваясь над ними так, что мои мучения показались бы им легким отдыхом.
Граф любил чувствовать свою власть и превосходство над людьми. Он любил проявлять свою силу, но больше всего любил видеть чужой страх. Он буквально упивался им. Каждый раз, когда он приводил меня в свои покои, где прятался настоящий театр смерти, был для меня словно первый. И я отчаянно боялась его алых глаз и жестокой ухмылки, его холодных рук, сжимающих веревку и покрытого засохшей кровью стола, на котором погибала значительная часть его жертв. А он наслаждался моим страхом. Но еще больше наслаждался тем, что даже напуганная до смерти, я оставалась в его власти и под его влиянием. Что я продолжала болеть им, зависеть от него и желать его так же сильно, как и ненавидеть.
Не зря я так беспричинно боялась его и не зря страх уходил с наступлением темноты. Потому что ночи были практически такими, какими я их помнила — холодные объятия, пробуждающие невыносимый жар и наслаждение, смешанное с болью. И конечно, наши кровавые игры, казавшиеся мне лишь снами.