– И в этом тоже кроется корень зла. Многое зная и понимая, многое помня, вы тем не менее повторяете зло, вы совершенствуете его, как свои машины. Однажды оно поглотит вас без следа.
– Кто тебе дал право судить о нас так? – беспомощно повторил Андрей в сгущающемся вокруг тумане.
– Смерть, – последовал ответ.
– Но ты-то веришь, что я не мог убить тебя, не мог поднять руку на твоих сородичей?! – кричал вожаку Андрей. – Можешь ли ты допустить такое, что я, человек, поступлю не менее жестоко с теми, кто погубил тебя? Где же справедливость, если за твою смерть я должен ответить тем же злом? Нет, я не утерял веры, что зло можно одолеть добром…
– Человек, ты хочешь сказать, что еще не пришло время любви и милосердия? В каждом поколении так или иначе люди возвращаются к идеям всеобщего благоденствия. И всегда за эти высокие идеи проливаются потоки крови и слез. Неужто вы ничему не учитесь?
– Но я верю в разум человека, в истины, до которых мы дошли, пусть и в потоках крови. Разве ты не видишь, как шаг за шагом мы движемся к пониманию себя, как жаждем обновления и совершенствуемся.
– Нет, не вижу. Ведь я мертв, – непримиримо ответила мертвая голова, и все вокруг вновь заволокло непроницаемым колышущимся туманом, потянуло могильным холодом.
Черное чудовище ворочалось в глубине зыбкого месива, содрогалось, пыталось и не могло вылезти наружу, но когда ужас удушающим кольцом сдавил грудь, Андрей нашел силы открыть глаза.
За окном клубились мрачные облака, чуть подсвеченные снизу немощным рассветом. Тяжелые эти тучи вышли из его мучительного сна и ползли по небу, разгоняемые ветром. Ветер сотрясал старый дом. Скрежет ржавых расшатавшихся крючков в ставнях вносил в утро беспокойство и неуют. С открытыми глазами лежал Андрей в постели, в воспаленной голове еще бродили остатки жуткого сновидения, в висках ломило. Он вспомнил вчерашний вечер, и от сердца немного отлегло. «Приснится же такая чертовщина, недолго с ума сойти. Нет, нельзя все так близко к сердцу брать. В отпуск, в отпуск надо проситься, пока совсем не одичал. Дожил, с мертвой лошадью философию развел». Не было у Андрея ни сил, ни желания подниматься, снова начинать привычную жизнь. «Всему есть предел, я не двужильный. Хватит терпеть унижение», – злость возвратилась и вошла в грудь легко, незаметно, будто давно таилась под подушкой.
«Из всего надо извлекать пользу», – наконец решил он, резко поднялся, быстро оделся и сунул голову под рукомойник. Ледяная вода остудила лицо, но виски ломило по-прежнему: давал о себе знать дорогой коньяк.