VI
Бегство царевича Алексея
По отъезде Петра за границу Алексей, явно устраненный от дел правительственных, по наружности вел мирный, спокойный образ жизни; время от времени посылал отцу и мачехе краткие письма с поздравлением о дне рождения или именин, с известиями о здоровье их детей, а своих «братца и сестриц»; занимался хозяйством своих имений, даже намеревался прикупить к ним 5000 душ крестьян, очень заботился о своей возлюбленной чухонке и поручал разыскать в московских бумагах своего учителя Вяземского купчие крепости на Евфросинью и Ивана Федоровых, но их не оказалось. А между тем он ясно сознавал, что такое затишье в его жизни непродолжительно, что враги не дремлют и гроза надвигается, ибо срок, данный отцом, не за горами. В отечестве, конечно, не было такого уголка, где бы он мог укрыться от гневного отца, а запереть себя в монастырское уединение он отнюдь не желал. Сама собой поэтому приходила мысль бежать и спастись за границу.
В 1715 году скончалась любимая сестра Петра Наталья Алексеевна. Есть известие, что перед смертью она говорила Алексею о своих ходатайствах за него перед царем, но что впредь он уже сам должен о себе промышлять и лучше всего, если отдаст себя под покровительство германского императора. После того в кружке лиц, преданных царевичу, эта мысль продолжала работать. В отсутствие царя сестра его Марья Алексеевна, сочувствовавшая своему племяннику, отправилась лечиться в Карлсбад. В ее свите находился Александр Кикин, он обещал царевичу поискать для него верное убежище в чужих краях, и эти искания сосредоточились около того же венского двора.
Царевичу недоставало только предлога для задуманного выезда за границу. И вот сам Петр дает ему этот предлог.
Прошло около семи месяцев со времени второго грозного послания к сыну; казалось, что, отвлеченный своим вторым путешествием и важными политическими заботами, отец забыл о своих требованиях. Но очевидно, какая-то близкая особа не допускала подобного забвения. В конце августа 1716 года Петр вдруг из Копенгагена шлет в Петербург гонца с третьим грозным посланием. Он пишет, что напрасно семь месяцев ждал от сына «резолюции на известное дело», вместо которой тот пишет только о здоровье. А потому пусть или немедленно пострижется в монахи, или не мешкая приезжает к отцу, чтобы принять участие в военных делах. И то и другое решение представлялось царевичу гибельным, а так как план бегства уже созрел, то он поспешил воспользоваться отцовским вызовом и быстро собрался в дорогу, о чем известил князя Меншикова. Последний полюбопытствовал о его намерении относительно Евфросиньи. Алексей ответил, что возьмет ее только до Риги, откуда отпустит в Петербург. «Возьми ее с собою», — сказал Меншиков. Конечно, царевич лгал в том, что берет возлюбленную только до Риги. Но и Меншиков, советующий или, точнее, позволяющий с нею не расставаться, тем самым намекает на существование какого-то плана, каких-то коварно расставленных сетей, в которых Алексей должен был неминуемо запутаться, — все равно, поедет ли он к отцу или убежит. Не так были просты Екатерина и Меншиков, чтобы им не приходил в голову соблазн для Алексея воспользоваться удобным случаем для бегства. А раз он им воспользуется, то судьба его как государственного преступника определялась заранее и наследование им престола навсегда устранялось. Возможно, что назревшая заранее мысль о бегстве не осталась неизвестной близко наблюдавшему за ним светлейшему князю Меншикову.